Снимая маски псевдонимов - [13]

Звериной тропой побредем-ка по полночи вместе.

Тоскую, тоскую — зачем я не малая птаха?

Я б — в бороду божью влетел, как разбойник, без страха, —

Да только зачем мне старик бородатый, седатый?..

Я лучше усядусь на гребень узорчатый хаты.

Тоскую, тоскую — о жизни, во мрак отошедшей.

Эй, где ты, лешиха, я твой залежавшийся леший,

Лежу на полатях и стар, и тверез, и недужен…

Давай — ка покружим, по старым лощинам покружим.

Тоскую, тоскую, душа не приемлет покоя.

Ах, что бы с тобою, душа, нам придумать такое?

— Плесни меня в душу Христову размашисто — жарко, —

А после об землю разбей покаянною чаркой!..

«Я поверю, что мертвых хоронят, хоть это нелепо…»

Я поверю, что мертвых хоронят, хоть это нелепо,

Я поверю, что жалкие кости истлеют во мгле,

Но глаза — голубые и карие отблески неба,

Разве можно поверить, что небо хоронят в земле?..

Было небо тех глаз грозовым или было безбурным,

Было радугой — небом или горемычным дождем, —

Но оно было небом, глазами, слезами — не урной,

И не верится мне, что я только на гибель рожден!..

…Я раскрою глаза из могильного темного склепа,

Ах, как дорог ей свет, как по небу душа извелась, —

И струится в глаза мои мертвые вечное небо,

И блуждает на небе огонь моих плачущих глаз…

«Их, волшебные перья однажды нашедших…»

Их, волшебные перья однажды нашедших

В поднебесных своих закромах, —

Хорошо, что их держат в домах сумасшедших,

Что нет места им в наших домах.

Эти перья они прикрепили к рассудку

И по резвости детской ума

Называют богинею проститутку,

А богиню — порочат весьма…

Хорошо, когда перья торчат на макушке,

Можно выбрать затем и лицо, —

Ты сегодня Кукушкин, а завтра ты Пушкин,

И в носу золотое кольцо.

И ты можешь теперь оседлать даже кошку

Или сесть на любого коня,

И найти даже в смерти лихую дорожку

На исходе безумного дня…

«…И есть язык у кошек и собак…»

…И есть язык у кошек и собак,

И был язык единственный у мамы,

Его не заменил мне Пастернак,

Не заменили песенные ямбы.

И был язык у мамы небогат,

Слова простонародные затерты,

Но, слыша маму, пробуждался брат —

И забывал на время, что он мертвый.

И кошка знала разумом зверья

(И уши шевелились осторожно),

Что мама, кошка тощая и я —

Мы все на небе будем непреложно…

«— Господь, — говорю я, и светлые лица…»

— Господь, — говорю я, и светлые лица

Стоят на пороге, как птицы в дозоре,

И вот уж отец мой — небесная птица,

И матери в небе развеяно горе…

И тот, кто дыханья лишился однажды,

По смерти становится трепетным духом,

И это есть миг утоления жажды,

Он в небе порхает блуждающим пухом.

— Господь, — говорят мне собака и кошка,

И обе они на себя не похожи, —

Мы тоже летаем, хотя и немножко,

Хотя и немножко, мы ангелы тоже…

— Господь, — говорит мне любая былинка,

Любая травинка возлюбленной тверди,

И я не пугаюсь господнего лика,

Когда прозреваю величие смерти…

«Когда бы я мог воскресить без опаски…»

Когда бы я мог воскресить без опаски

Всех тех, кто дороже мне собственной участи,

Я их поселил бы в счастливые сказки,

В прекрасные образы вечной везучести.

Я видел однажды, как мама смеялась,

И смех ее тихий запомнил я надолго, —

Она мне волшебною птицей казалась,

Когда ее крылышки пестует радуга…

И разве отец мой стыдливый — витязь?..

Ах, как он посматривает грозово,

И вы на него, храбреца, подивитесь,

Когда он с угрозой бранит кошколова.

Когда он ему говорит, что Всевышний

Огреет на небе разбойника плеткой,

И так говорит, что ни слова не слышно, —

Он все произносит в душе своей кроткой…

«Я вовсе не стыжусь рукопожатья…»

Я вовсе не стыжусь рукопожатья

Избранников скитальческих дорог,

И всех бродяг люблю я без изъятья,

И тех всего нежнее, кто убог.

Бродяга в поле утреннем — не просто

Обугленная веха на пути,

А птица человеческого роста

И ангел, чьих чудес не обойти.

А чудеса бродяги в том, что чудом

Он где-то обитает на земле,

Каким-то драгоценнейшим сосудом

Колеблясь на бродяжьей колее…

— Что в глубине таинственной сокрыто,

Какой бродягу окрыляет зов?..

Одной слезой душа его умыта,

Одною непорочною слезой…

«Я вспомню себя и живого, и мертвого…»

Я вспомню себя и живого, и мертвого,

Я вспомню свои грозовые пророчества,

В толпе себя вспомню я — сбродом затертого

И рыцаря — в замке седом одиночества.

Я вспомню себя и спрошу у Всевышнего,

Доволен ли он своим бедным воителем

И не совершил ли чего-то я лишнего,

Себя на земле возомнив небожителем?..

Ведь, если захочет Господь мой, я сызнова

Свой путь повторю по невзгодам и терниям,

И буду холопом кумира капризного,

Собакою буду его и растением.

Да, буду его я замызганным цветиком,

Себя отыщу на заброшенном облаке

И тихо отпраздную тысячелетие

Служения Господу в девственном облике.

«Мне хотелось когда-то взлететь в небеса…»

Мне хотелось когда-то взлететь в небеса,

Но не выше той ветхой избушки,

Где я видел в окошке и кошку, и пса

И где сиживал с трубкою Пушкин.

Мне хотелось когда-то чудес, но таких,

Чтобы чудо являло веселость,

И я сыпал стихами, как просом с руки, —

Созревай, мой метельчатый колос!..

Мне хотелось когда-то быть выше чуть-чуть

Всех чудес, что вершатся на свете,

И раздать всем попутчикам по калачу —

Пусть они веселятся, как дети…

И не страшен страдальческий визг палача,

И враждебного сброда улики,

Если есть у бродяги кусок калача