Снежный перевал - [11]

Бейляр с трудом поднялся и сел. Протер кулаками глаза.

— Где я?

— У дверей рая, — захохотал Зульфугар.

Через десять минут Зульфугар снова втащил его в комнату. На сей раз Кербалай постарался придать своему голосу мягкость.

— Сынок, ты еще совсем ребенок. Тебя сбили с пути, — говорил он, перебирая четки. — Я гожусь тебе в отцы. Тебя подучили, вот ты и решил пойти против меня. Что делать? Я прощаю тебя. И даже предлагаю перейти на мою сторону. Ну, что скажешь?

— Я не могу стать предателем, Кербалай. И ты сам не должен предлагать этого.

— Почему предателем? Вначале ты ошибался, теперь все осознал, а я простил тебя.

Сейчас каждый человек на счету. В ближних селах едва набралось пятьдесят — шестьдесят мужчин, способных держать оружие. А если половина из них отвернется, с кем они останутся? Именно поэтому Кербалай до поры до времени никого не казнил. Все еще надеялся перетянуть на свою сторону.

— Нет, Кербалай, я не смогу пойти на это.

Гамло на этот раз стоял за спиной Бейляра. Он поднял руку и опустил кулак на голову парня. Перед глазами Бейляра пронеслись вытканные узором шерстяные носки, чарыки с загнутыми вверх носами.

— Уберите этого ублюдка, со временем он поймет, с кем имеет дело, и перейдет на нашу сторону.

Бейляра увели. В комнату ввели крепко сбитого, среднего роста мужчину, чьи усы и борода были цвета соломы.

— Неужто это ты, Иман?

— Да, это я, Кербалай.

— Скажи мне правду, куда ты дел штамп и печать?

— Если бы дело было только в них, я сказал бы, куда их спрятал. Но ведь Советы имеют не только штамп и печать, у них есть столица, есть войска, артиллерия.

Иман был председателем сельсовета. Кербалай знал о его ораторских способностях.

— Иман, поверь мне, я на твоих глазах разрушу Советы. И над домом, где ты повесил красное знамя, вывешу свой флаг.

— Но ведь пока не разрушил, Кербалай? Когда разрушишь, я поверю.

Кербалай встал и приблизился к нему.

— Ты оказался неблагодарным, Иман. Я и на этот раз не трону тебя, и это будет продолжаться до тех пор, пока ты не поймешь свою вину и не раскаешься. Хорошо, иди. В свободное время я еще поговорю с тобой.

— Я буду ждать этого разговора. Что же касается раскаяний, то от меня их не жди.

Кербалай сделал вид, будто не расслышал последних слов.

У самой двери Иман вдруг остановился и, оттолкнув конвоиров, подошел к Кербалаю:

— У меня к тебе одна просьба.

— Говори.

— Мы — враги. Ты можешь убить меня, закопать живым в землю. Поступай как знаешь — твоя воля. Но одна просьба: не трогай мою семью. Если хочешь рассчитаться со мной, убей, изрежь на куски, повесь, лишь чести не лишай...

— Я не воюю с женщинами, Иман. Иди с богом, я не трону твоей семьи.

— Только это я хотел услышать от тебя, Кербалай.

***

Всадники стояли в глубоком молчании, глядя на возвышающийся на вершине склеп с синим куполом, сложенным из глазурованного кирпича. Там была могила Ядуллы, сына Кербалай Исмаила. Каждый раз, в день его гибели, здесь ставили огромный котел и резали семь баранов. Крики и плач женщин разносились по всей округе.

Сейчас могила была завалена снегом. У подножья склепа виднелись волчьи следы, они, попетляв, спускались в ущелье и исчезали. В какой-то миг Абасгулубеку почудилось, что эти следы оставлены не волком, а Кербалаем. Он оставил сына и пошел искать черную стаю, к которой можно было бы пристать.

Абасгулубеку захотелось быстрее уехать отсюда. Предчувствие надвигающейся беды охватило его. «Кербалай забыл сына», — подумал он.

Он молча тронул поводья. На снегу виднелись конские следы: кто-то проезжал по дороге. Мороз шел на убыль. Временами даже показывалось солнце, затем облака, похожие на кучи хлопка, снова закрывали небо.

Халил, глядя на снег, рассыпающийся под копытами Араба, подумал, что, если днем подтает, ночью дорогу затянет льдом. И в жизни так: вначале сердце бывает мягким, а потом...

Дорога ушла от реки. У самого края ущелья что-то трепыхалось и билось в снегу. Халил соскочил с коня.

— Эй, что случилось? — крикнул Талыбов.

— Куропатка, — ответил Халил и приложил палец к губам. Проваливаясь по колени в снег, он дошел до большого камня, бросился на землю, но птицу поймать не смог. Он приподнялся на коленях и во второй раз бросился на землю. С минуту неподвижно лежал на снегу. Затем, вытянув вперед руки, поймал прижавшуюся к скале куропатку.

Все трое стали внимательно разглядывать птицу, будто видели впервые в жизни. Халил подумал, что если бы Нариману, его сыну, было год-полтора, он отвез бы птицу ему.

— Хорошее мясо у этой птицы, наверное, — не сумев скрыть своих мыслей, проговорил Талыбов.

«Птицы — несчастные существа, в особенности красивые. Все хотят иметь на столе куропаток и фазанов. Их красота — источник их бед и горестей», — думал Абасгулубек, но не сказал Халилу ни слова, хотя очень желал, чтобы тот отпустил птицу.

Халил положил куропатку за пазуху. Немного погодя птица отогрелась, наградив и его своим теплом.

Дорога пошла вниз, исчезла из виду и, снова вырвавшись из ущелья и покружив, врезалась в село. Уже виднелись невысокие плоскокрышие дома. Синий дым, ровно поднимавшийся над крышами, вонзался в небо. По столбам дыма можно было сосчитать число дворов. Из села тоже, наверное, были видны фигурки трех всадников на перевале.