Снежинка - [51]

Одри открыла дверь. Я почувствовала запах хвои, корицы и сдобы.

— Не стой на морозе! — Одри за руку втянула меня в прихожую и захлопнула дверь. — Дебби, — проговорила она, глядя на меня так, будто была не до конца уверена, кто я такая. — Рада снова тебя видеть.

— У вас потрясающие волосы, — сказала я.

Волосы Одри приобрели чудесный серебристый оттенок.

— Вы нисколько не изменились. — Я улыбнулась.

— Зато ты изменилась!

— Спасибо. — Я расплылась в улыбке, отчаянно желая ей понравиться.

Она забрала у меня куртку, шапку, шарф и перчатки и повесила на батарею.

— Проходи! — Она открыла дверь по левую сторону от себя.

Ностальгия тянула меня в музыкальную комнату, расположенную дальше по коридору. Не знаю, почему я воображала, что сеанс состоится в той же комнате, где я разучивала мажорные и минорные гаммы, но Одри проводила меня в гостиную-оранжерею. Нас ожидали два кресла у камина, стоящие друг против друга. Стеклянный потолок накрыло одеяло голубого снега. Казалось, мы под землей.

Одри отодвинула каминную решетку, открыла медный ящик и щипцами подбросила в огонь немного торфа. Медь сверкнула, словно золото.

— Что предпочитаешь — чай, кофе или горячий шоколад?

— Чай, если можно.

— Пожиже или покрепче?

— Покрепче. С капелькой молока, пожалуйста. С большой капелькой.

— Угощайся печеньем. Туалет дальше по коридору. Вторая дверь направо.

Она закрыла за собой дверь. Я не спешила садиться, потому что не знала, какое из кресел отведено мне, и жадно разглядывала ее книжный шкаф. Мне нравилось, что с книгами по психотерапии соседствуют романы про Гарри Поттера.

На столике у камина стояли глиняная ваза с ракушками, тарелка песочного печенья, ароматного, будто только что из духовки, два стакана воды и коробка салфеток. Я достала из вазы гладкую артемиду, она же дозиния — две сцепленные белые створки, — и вертела их в пальцах, рассматривая узор. Вдоль ребрышек тянулись синие полукружья.

Я разняла створки. Замок сломался у меня в руках, и обе половинки обсыпали стол песком. Я еще прибиралась, когда вернулась Одри.

— Не переживай, в этих ракушках полно песка, — сказала она, поставив мою чашку чая на подставку. — Между прочим, твоя мама сделала то же самое.

Она села, и я последовала ее примеру, словно на ток-шоу.

— Это вы так начинаете психоанализ?

— Бинго, — сказала она. — Ты когда-нибудь обращалась к кому-то вроде меня?

— Нет, — соврала я, решив, что сейчас вежливость важнее честности.

— Ну а я на какой только терапии не была, — сказала Одри. — Некоторые ее виды помогали мне больше, чем другие. Иногда я уже на первом сеансе понимала, что больше не вернусь. — Она посмотрела на меня как на сообщницу. — Какие бы психологические приемы ни шли в ход, по сути, терапия сводится к разговору между двумя людьми. К моей попытке тебя понять. Поэтому я всегда отношусь к первому сеансу с новым клиентом как к пробному прогону. Если в конце этого сеанса ты почувствуешь, что я тебе не подхожу, я не возьму с тебя платы. Такое случалось много-много раз. Не могу же я рассчитывать, что придусь по душе всем. Я по-прежнему буду пожимать тебе руку во время приветствия мира на мессе.

Я рассмеялась — слишком громко:

— Ладно.

— Все, что ты мне скажешь, останется в стенах этой комнаты. Я никогда не остановлю тебя в магазине, чтобы обсудить наши сеансы. Когда мы встречаемся за пределами этой комнаты, я твоя старая учительница фортепьяно. Мало кто из местных знает, чем я теперь занимаюсь.

— Билли удивился.

Кажется, Одри это позабавило.

— Мы с Билли учились в одном классе.

— Правда? Вы выглядите старше.

Она подняла брови:

— Это из-за седых волос?

Я прикрыла рот ладонью.

— Ой, господи. В смысле, мудрее. Точно, мудрее.

Одри не ответила. Я отхлебнула чай, чтобы чем-то себя занять. Поменяла местами скрещенные ноги. Посмотрела на свои ладони, лежащие на коленях. Стала разглядывать ногти.

— Итак, — заговорила она. — Будет непросто начать с нуля, потому что мы друг друга уже знаем. Вернее, полагаем, что знаем друг друга. Я подумала, что неплохо для начала рассказать тебе две вещи, которые ты, скорее всего, обо мне уже знаешь, и одну вещь, которой ты не знаешь. Потом я попрошу тебя сделать то же самое. Согласна?

Я кивнула.

— Хорошо, значит, две вещи, которые ты, по-моему, обо мне уже знаешь, довольно очевидны. Я учительница фортепьяно, и мой отец был местным аптекарем.

— Я его помню, — сказала я.

Мистер Кин давно ушел на пенсию, но я до сих пор не забыла, как он стоял за прилавком в белом халате. Он выглядел несчастным и говорил в нос.

— Тебе, вероятно, неизвестно, что я училась на врача. В колледже я изучала медицину, но, получив диплом, долго не практиковала. Когда мне было немногим больше двадцати, у меня диагностировали депрессию, и я провела некоторое время в больнице. Так я заинтересовалась психиатрией и в конце концов занялась ей профессионально.

— Ясно... — Я никак не могла подобрать уместный ответ.

— Может быть, ты знаешь обо мне еще что-то, о чем я не упомянула?

— Да. У вас в доме великолепный туалет.

— Ха!

— Самый волшебный на свете.

— Спасибо, — сказала она. — Теперь твоя очередь.

— Хорошо. Ну, вы знаете мою мать. И если вам случалось говорить с ней хоть сколько-нибудь продолжительное время, то вам известно и о снах. — Я пыталась угадать ее реакцию, но лицо Одри оставалось непроницаемым. — Вам, вероятно, неизвестно, что я боюсь закончить так же, как мама. Я боюсь, что на всю жизнь застряну дома и не смогу справиться с реальностью. И чувствую, что, если не поговорю об этом с кем-то как можно скорее, этот страх меня убьет, — произнесла я, глядя на свои ладони. — То есть кончать с собой я не собираюсь. У меня вообще не возникает мыслей о самоубийстве.