Снежинка - [24]

Мама вернулась с тяжелым ведром молока, зажав в кулаке букетик маргариток из сада. Я переворачивала их, сидя в ванне, и смотрела, как белые зонтики с пурпурными кончиками лепестков подпрыгивают на воде вверх тормашками.

Она попыталась научить меня задерживать дыхание под водой. Продержавшись полсекунды, я с плеском вынырнула на поверхность. Она снова толкнула мою голову под воду, но я укусила ее за палец. Тогда она за волосы вытащила меня из ванны и выдернула пробку. Я смотрела, как слив глотает головки моих маргариток.

— Теперь ты довольна? — заорала мама. Ее крик эхом отскакивал от стен ванной. Я истошно рыдала. — Держи голову под водой, — велела она. — Это поможет от снов.

Поэтому я постаралась изо всех сил. Я оставалась под водой, пока горячие цвета не засверкали и не прожгли дыры в моих веках. Когда я поднялась из-под воды, у меня горело горло, но к маме вернулось хорошее настроение. Собрав пористые желтые сердцевинки маргариток, она принялась кругами втирать их мне в спину^, а потом грубыми, быстрыми движениями обсушила меня полотенцем.

— После этого будешь спать крепким сном, — сказала она, щекоча дыханием волоски у меня в ухе. — Крепким сном, — повторила она и оказалась права: после молочной ванны сновидения ушли.

Молочная вода обожгла мне палец ноги, потом ступню, наконец достигла подбородка и озером разошлась вокруг шеи. Сливки поднялись кверху, на поверхности свернулись белые островки. Из ванны поднимались клубы пара, и я все туже наматывала цепочку пробки на большой палец ноги, пока боль не стала ощутимой.

Я лежала в воде враскоряку, пока кончики пальцев не сморщились, как у мудрой старухи. Торчащие из воды коленки мерзли. Прижав к груди веточки лаванды, я притворилась трупом в гробу или обнаженной невестой. Провела букетом вверх-вниз по телу, изгибаясь, чтобы дотянуться до задней поверхности бедер, и поглаживая каждый участок кожи. Лицу от цветов стало щекотно.

* * *

Под душем, вымывая из волос молоко, я позволила себе заплакать. Слезы приносят облегчение, утешение, как когда я касаюсь своего тела перед сном, чтобы убедиться, что я — по-прежнему я, что я еще здесь, еще жива.

Эпитония

Проснувшись, я нашла под подушкой письмо. Наверное, ночью мама услышала шум воды в ванной. Я открыла конверт, и мне в ладонь выпала крохотная ракушка. Я тотчас ее узнала — это одна из моих любимиц. Она называется эпитонией, или винтовой лестницей, потому что изнутри ее спираль устроена именно так.

Ракушки помогают. Собирай их на пляжах. Промывай под краном. Носи в карманах как обереги. Раковины умеют слушать. Ракушки — это окаменелые мысли, окостенелые сны. Они знают, каково покидать себя, оставляя позади холодную костяную эхо-камеру в ожидании, что их череп займут другие.

Я держала малюсенькую белую ракушку на ладони. Снаружи она — как штопор. Изнутри — как винтовая лестница, ожидающая, пока по ней не скатится сон.

Теория литературы

Единственное, чему я научилась в колледже, это скрытность. Главным образом я скрывала свою родню. Не то чтобы я никогда о ней не говорила. Напротив, я постоянно упоминала родственников в разговорах, превращая их в мрачных персонажей гротескных романов Патрика Маккейба. Вот почему я обозлилась, когда Ксанта вынула из моей тетради листок бумаги и, нахмурившись, стала его изучать. Это было мамино письмо. Письмо, в котором лежала эпитония.

— Это ты написала?

— Нет, отдай.

Еще раз взглянув на письмо, она вернула его мне.

— Если ты его написала, то надо его отправить.

— Оно не мое.

— Тогда кто его написал?

— Мама.

— Она поэтесса?

— Куда там! — Я рассмеялась.

— Ну, это талантливо написано.

— Это чепуха на постном масле.

— Нет, правда, у нее талант.

Я не могла понять, чего она хочет — польстить или поддеть.

— Это никто не напечатает.

— Еще как напечатают. Я бы хотела с ней познакомиться. С твоей мамой.

— Познакомитесь на Рождество.

На зимние каникулы Ксанта собиралась поехать знакомиться с семьей своего нового парня. Поскольку дорога к ним шла через нас, в Стефанову ночь, мы с ней собрались пить в пабе горячий виски. Я уже решила, что надену.

Тем утром я пошла в спортзал. Мой комплекс ограничивается беговой дорожкой, потому что это единственный тренажер, которым я умею пользоваться. Мне не хватает уверенности в себе, чтобы с идиотской ухмылкой попытаться управиться с остальными. Все равно я не настолько накачанная, чтобы идти в зону силовых тренажеров. Мне страшно, что меня сшибут с ног или отпихнут парни с роскошными бицепсами.

Я пробежала десять километров. Иногда я вступаю в пассивно-агрессивное соревнование и пытаюсь обставить соседей по дорожке, особенно если они симпатичные. Какой бы опустошенной я себя ни ощущала, последний километр я всегда пробегаю на полной скорости — просто чтобы почувствовать, что по-прежнему существую. Грохот сердца заставляет осознать: я здесь. Я жива.

* * *

После зала я встретилась с Ксантой и Орлой у гуманитарного корпуса. Мы устроили пикник: взяли большую пачку чипсов и ржаные булочки. Я купила хумус, чтобы макать в него свою булку.

Лучше было бы обойтись без Орлы. Наши разговоры становятся интересней, когда Ксанте удается от нее отделаться, но, когда она с нами, мы ее терпим — ужасно так говорить, но это правда. Ксанта стала заманивать меня на занятия йогой.