Снежинка - [22]

* * *

Я сдержала свой первый порыв тронуть его за плечо. Что я смогу сказать? Передать ему некое таинственное послание? Обнять его? Какой бы вариант действий я себе ни представляла, все они казались слишком театральными для окончания повседневной поездки на пригородном поезде. Поэтому я только смотрела, как он исчезает за турникетом вместе со всеми остальными.

Инкуб

За нами гонятся. Нас целая толпа — эти люди мне незнакомы, но во сне. как это бывает, я их знаю. Кажется, я возглавляю бегство, потому что не останавливаюсь, чтобы помочь остальным. Сон буксует, словно застряв между движущимися шестернями, а потом захватывает меня целиком.

Я в пещере. Мы скованы вместе — человеческая цепь, бредущая к водоему. Нас сталкивают в воду. Вода горячая, как жидкий огонь. Я плыву прочь и, обнаженная, оказываюсь на пляже. Маленькая девочка накрывает мне плечи одеялом из фольги, словно я только что пробежала марафон, и жестом велит встать в очередь из обгоревших на солнце людей.

Атмосфера, будто в приемной у санаторного дантиста. Я жду, пока меня не вызывает женщина в островерхой шляпе. Забрав у меня одеяло, она осматривает мое тело. Потом берет скальпель и осторожно делает надрез надо лбом поперек линии роста волос.

Она начинает снимать кожу с моего кричащего лица. Волосяной шлем отваливается с затылка, будто скорлупа с разбитого кокоса. Женщина медленно и методично орудует скальпелем, стараясь освежевать меня с головы до ног, не порвав кожи.

* * *

Я проснулась с криком, хватаясь за лицо. Я была в маминой постели. Мама притянула меня к себе и перевернула подушку холодной стороной вверх. Она крепко обняла меня и стала укачивать, приговаривая: «Ш-шшш. Ш-шш!» — мне на ухо. Я так рыдала, что она не могла разобрать моих слов, но я все повторяла раз за разом:

— Внутри меня был мужчина, внутри меня был мужчина, внутри меня был мужчина...

Стромбус

Я снова проснулась, прижимая к уху что-то холодное и твердое. Это морская ракушка, которая обычно лежит у мамы на комоде, — стромбус, больше моей ладони, с белыми завитками и раскрытыми розовыми губами, за которыми виден рот. Я просунула в ракушку пальцы. Внутри она гладкая и почти влажная, снаружи — сухая, будто древняя керамическая пиала.

— Доброе утро. — Мама сидела в изножье кровати.

— Зачем? — спросила я, показывая ей ракушку.

— Иногда я ей пользуюсь. — Она пожала плечами. — Я не вкладывала ее тебе в руку, просто положила рядом с подушкой. Ты потянулась к ней, и она тебя успокоила. Ты металась во сне. — Она коснулась моего лба тыльной стороной ладони. — У тебя температура.

Я чувствовала себя как с похмелья.

— Который час? — спросила я.

— Это не важно.

— Мне надо быть в колледже.

— Помнишь, как ты сюда пришла?

— Мне приснился плохой сон, — сказала я.

— Правильно, — сказала она и, потянувшись через кровать, взяла меня за руку. — Тебе приснился чужой сон.

Я села в постели.

— Чего?

— Ты же не думаешь, что сама такое навоображала?

— Господи, мам, со мной все в порядке.

Она смотрела на меня так пристально, словно поймала меня за мастурбацией.

— Я знаю, что ты знаешь, что это не твой кошмар.

Я легла и накрыла голову подушкой.

— Мне нужно в колледж.

— Сейчас два часа дня.

— Что? Почему ты меня не разбудила?

— Тебе надо было хорошенько выспаться.

— Мам, оставь меня, пожалуйста, в покое.

— Ты у меня в постели.

— Ладно, тогда я ухожу. — Я скинула с себя одеяло и сбросила с кровати. — Ты чем-то меня опоила?

— Что? Зачем мне тебя опаивать?

— Проехали.

— Что за вопросы такие?

— Мам, прости меня. Пожалуйста. Это все мой дурной сон, а сейчас я хочу забыть о нем и нормально прожить этот день, точнее, его остаток.

— Это не твой сон. Он не был твоим. Ты его только увидела, как свидетель. — Мама смотрела на меня в упор. — Ты сама сказала: «Внутри меня был мужчина».

— Ты оставила мне пообедать? — Я попыталась сменить тему^.

Она плюхнулась на кровать.

— У тебя давно не было таких снов.

Стоило мне выйти из комнаты, как тошнота исчезла. Я представила себе анфиладу дверных проемов и скользнула сквозь них, прежде чем выйти в поле навестить Билли.

Пробуждение

Я постучала в дверь трейлера, но Билли дома не было. На кухонной стойке стоял раскрытый лэптоп. Это серебристый макбук с синей заставкой. По монитору, будто рыбы по подиуму океанского дна, парили определения слов. Я дотронулась до тачпада, и экран загорелся, открыв увенчанный синей шапкой мир Фейсбука. Аккаунт, с которого туда вошли, был мне незнаком. На юзерпике размером с ноготь, явно с закосом под другую эпоху, красовался мужчина в прикиде сороковых годов. Я нажала на картинку. На экране выскочила сепия — старик в твидовом пиджаке. С нижней койки слетело пуховое покрывало, и из-под одеял явился Билли.

— О дивный новый мир, где обитают такие люди6

— Прикидываешься на Фейсбуке Патриком Каванахом? — спросила я.

— Всего лишь поддерживаю его строптивый дух.

— Зачем?

— Я решил воскресить из мертвых и перенести в киберпространство самую большую сволочь в истории. Выбор стоял между ним, Сталиным и бровями Яхья Хана.

— Понимаю. Вполне разумно.

— Поди-ка сюда, — позвал он, выбегая из трейлера.

Я следую за ним и останавливаюсь в дверном проеме. Он раскидывает руки и преклоняет колена перед спутниковой тарелкой на крыше дома.