Снег в сентябре - [7]

Перрон, перрон, есть и такое счастье:

Опять ступать по шлаку твоему.

Почтовый поезд, черный от ненастья,

С пыхтеньем удаляется во тьму.

И тополя, продрогшие порядком,

Шумят под градом капель дождевых

И обнажают светлую подкладку,

Отмахиваясь ветками от них.

А возле грязь, да в колеях солома,

Да лужа с отражением столба.

И радуясь, что наконец-то дома,

Приезжая стирает пот со лба…

Вешние дали

Леониду Леонову

Низкая впадина, речка высокая,

Ветер, шумящий отпевшей осокою.

Где это было, когда это было?

Лишь бы не думать, что было да сплыло.

Что бы там ни было, как бы там ни было,

Только б не убыло, только бы прибыло.

Черные гнезда в дыму налетающем,

Легком, но, кажется, ветки шатающем,

Чтобы унесть их вослед за гудком,

Чтобы не жили своим закутком.

И взбаламученных галок орда

Смотрит на гнезда и на поезда.

Где это было, когда это было?

Даль окликала, мелькала, трубила,

Ветром и веткой будила чуть свет,

Сердце твое изучала на свет.

Там это было. Тогда это было.

Девочка русая парня любила.

Да развела их, развеяла даль.

Разве не весело? Разве не жаль?

Мальчик у стрелки услышал рожок —

И развязался у книг ремешок.

Мальчик, беги за прошествием лет,

За убегающей далью вослед.

Прошелестели, пропели шаги…

Мальчик, от девочки тоже — беги!

Где это было? Да там это было,

Где еще наша земля не остыла,

Где еще ленточка вьется твоя

Возле опушки тропой у жнивья.

Так это было. И так это будет.

Даль разведет, да сведет, не остудит,

Только б не убыло, только бы прибыло,

Как бы там ни было, что бы там ни было.

1965

Родные стены

Эти окна подернуты инеем,

Эти стекла запаяны льдом.

Только свечкой да собственным именем

Оживил я заброшенный дом.

И сижу. Пригорюнилась рядышком

Тень, во тьме потерявшая спесь.

Одиноко жила моя бабушка,

Александра Ивановна, здесь.

Все сыновние жизни, дочерние

Озаряла ее доброта.

Час, как областью стала губерния,

Пропустила, была занята.

В наших судьбах являясь провидицей,

Малограмотна бабка была.

И нехватку обоев в провинции

Возмещала чем только могла.

Клей ведерными лился замесами.

Одевали стену за стеной

И газеты с большими процессами,

И плакаты любой стороной.

Назубок и парады, и бедствия

Знал по стенам бревенчатым я.

Педагогов пугала впоследствии

Образованность эта моя.

Там, где окна мне кажутся льдинками,

Помню, возле кровати моей,

Две огромных бумаги с картинками,

Льва Толстого большой юбилей.

Помню выезды Анны и Вронского.

Помню Левина, Кити, каток.

И собаку парения броского,

Узколицую, длинную. Дог!

Печь, как бабка, поет в полутемени.

Помогают мне с легкой руки

Сообщения нового времени

И попутные черновики.

О малине, о черной смородине,

О годах, уносящихся прочь…

Помогают и стены на родине,

Отчего же им нам не помочь.

1967

Ростов Великий

Осеннее золото куполов

Всплывает на синеве

При полном молчанье колоколов

Со звонницей во главе.

Не знаю, не знаю! Но этот лист

С прожилками черноты,

Как купол округл, и как купол чист,

И звонок до высоты.

Под ясными сумерками стволов

Не холодно ль вам со мной!

Осеннее золото куполов

Восходит над белизной.

Качается дерево у стены,

И листья его вершин

Касаются самой голубизны

И падают у машин.

1965

Погост

Деревья черные стояли

На красном зареве зари.

Они погоду предвещали.

Как бы пылая изнутри.

Среди сугробов был один.

Ветра низин на перевале

С него, как с птенчика, сдували

Пух остывающих вершин.

На красном зареве зари

Деревья белые стояли.

И день настал. Сады сияли.

В садах алели снегири.

Как заплутавшаяся старость,

Листва опавшая осталась.

Там, где дышал уже погост

Средь черных трав и красных звезд.

Но час настал. И синь настала.

Все вешним пухом обметало.

Лишь над сугробом молкнет ширь.

Да пташек мелкая цифирь

Там, где объемлет весен гул

Почетных сосен караул.

1965

Напев

Не повторить хочу — продолжить,

Напомнить, выручить, спасти…

Грибной качающийся дождик

На всем проселочном пути.

Неувядаемое лето.

В цветке промокшая пчела.

А там, за вырубками где-то,

Полей желтеющих дела.

Не повторить хочу — напомнить,

Как беззаветно и легко

Нас может счастием наполнить

Берез парное молоко.

Как может болью и отрадой

Овеять душу сторона,

Где есть за старенькой оградой

Избушка ветхая одна.

А дальше — новые, другие,

Конечно белые, дома.

И провода у них тугие

И молодые закрома.

Хочу продолжить песнь о певне,

Хвост выгибающем дугой.

О дорогой моей деревне

И о пшенице дорогой!..

Грибной качающийся дождик.

Мерцанье падающих глаз.

У мамки выхватив творожник,

Босой задумался художник:

А где же бабочки сейчас!

1965

«Художник должен быть закрепощен…»

Художник должен быть закрепощен,

Чтоб ощущал достойную свободу,

Чтоб понимал, когда и что почем

Не суете, а доблести в угоду.

Художник должен быть закрепощен,

Как раб труда, достоинства и чести,

Ведь лишь тогда, питомец мира, он,

Как слово точно взятое, — на месте.

Художник может быть раскрепощен,

Когда мальчонка ритмы отмеряет

Своей ручонкой — явь его и сон, —

Но он тогда от счастья

Умирает.

Художник знает музыку и цвет,

Он никогда не бог и не безбожник,

Он только мастер, сеятель, поэт.

На двух ногах стоит его треножник.

Одно замечу, обрывая стих,

Хоть в нем одном и участь и отрада, —

В монархии подобных крепостных

Царей-освободителей

Не надо!

1963

Осташков

Осташков древний, травянистый,

Устав от сутолоки туч,

Поймал сегодня жарко-чистый,