Смятение праведных - [21]

Увидел ясно он все корни зла.

Решил он — притеснителей казнить,

Добро и справедливость утвердить.

Великую он в этом клятву дал…

Тут кто-то с вестью доброй прибежал:

«Как мы взялись раскапывать кариз,

Воды прозрачной струи полились!»

Хозяин молвил: «Милостив творец!

Видать, наш царь-пьянчужка наконец

Над нашим горем сжалился душой.

Вода! — К добру, наверно, знак такой!»

Встал царь, дикхана поблагодарил

И щедро всех несчастных одарил.

Он истребил насилие и гнет,

От лихоимства защитил народ.

И правда им была утверждена,

И снова расцвела его страна.

Великий шах живет — известно мне —

Заботой о народе и стране.

За то и раем Хорасан зовут,

Что люди в благоденствии живут.

* * *

Мой шах? Мечты да сбудутся твои!

Да будет радость в том и Навои!

Эй, кравчий, поспеши фиал налить,

Хочу достойно шаха восхвалить!

Душа моя скорбит, угнетена.

Я смою гнет живой водой вина.

ГЛАВА LXI ДВАДЦАТАЯ БЕСЕДА

Наставление царевичу Бадиуззаману

ГЛАВА LXIII ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Когда я к этой книге приступил,

Почувствовав прилив духовных сил,

Я за живой водой пошел во тьму,

В страданиях, не зримых никому.

Я сталью острой очинил калам

И дал исход стремительным словам.

Страницы украшая, словно рай,

Тростник мой зазвучал, как звонкий най.

Звук, порожденный писчим тростником,

Пел, нарастал, взывая, как маком.

Приняв за пенье флейты этот звук,

Запел и заплясал суфийский круг.

Тот звук отшельничьих пещер достиг,

Всех девяти небесных сфер достиг;

Он поднял смуту среди толп людских,

Смятенье в сонме ангелов святых.

И праведники стали горевать

И вороты одежды разрывать.

И этой звонкой флейты перелив

Внимали пери, крылья опустив.

Под этот звук освободясь от мук,

Больные позабыли свой недуг.

Теперь, когда пленяющая взгляд

Красавица одета в свой наряд

И над землей, величия полна,

Взошла, как двухнедельная луна,

Стал виден весь Восток в ее лучах,

И смута на земле и в небесах

Вновь началась… Сломался пополам

Секретаря небесного калам.[25]

Сокровищницы неба казначей

Слетел, кружась над головой моей.

Меня дождем бесценных жемчугов

Осыпал он из девяти ларцов.[26]

Осыпал золотом и серебром

В великом расточительстве своем.

Как легкий вихрь кружился он, и пал.

И пыль у ног моих поцеловал.

Расставил он передо мной подряд

Сокровища, которыми богат.

Осыпал серебро моих седин

Рубинами неведомых глубин.

И стал я в удивленье размышлять,

Стал в размышленье душу вопрошать:

Ведь это все — написанное мной —

С моею жизнью сходственно самой;

Но это только тысячная часть

Того, над чем души простерта власть.

Пусть мой дастан достоинств не лишен,

Но как далек от совершенства он.

Он мыслями богат. Но где же строй?

В нем нет системы строгой и прямой.

Бывало — вдохновением дышу,

Но лишь двустиший десять напишу,

Зовут заботы; надо все бросать,

И некогда затылок почесать.

Как только тушь на небе голубом

Рассвет сотрет сернистым мышьяком,

И утро тьму ущелий, мглу и дым

Сметет лучистым веником своим,

И ночь знамена мрака унесет,

А день свой стяг багряный развернет,

И до поры, покамест этот стяг,

Склонясь к закату, не уйдет во мрак,

Покамест ночь наставшая опять

Не станет с сажей киноварь мешать,

Покамест над землею небосвод

Опять свои светила не зажжет, —

С рассвета до ночи душою всей

Я пленник жалоб множества людей.

Не остается ни мгновенья мне

Побыть с самим собою в тишине.

И кто в мой дом печальный ни придет,

Сидит и забывает про уход.

Тяжелый, долгий разговор ведут,

Сидят, пока другие не придут.

Толпится в доме множество людей,

Сжигая зданье памяти моей.

Задачи ставят, коих, может быть,

Никто не может в мире разрешить.

Прощенья просишь — дерзостью сочтут,

Все объяснишь — обиду унесут.

Будь с ними щедр, как небо, в их глазах

Любая щедрость только тлен и прах.

Тем, кто утратил в жадности покой,

Нет разницы меж каплей и рекой.

Все, что ты им даешь, они возьмут

И на тебя же с жалобой пойдут.

О, этот разнобой речей пустых!

Лишь алчность — чувство общее у них.

Будь ты могуч, как богатырь Рустам,

Будь ты безмерно щедр, как был Хатам,

Будь, как Карун, несметно ты богат,

Останешься пред ними виноват.

Хоть я от всяких служб освобожден,

Хоть я своей болезнью угнетен,

Но все же не решаюсь их прогнать,

А слушаю, — и должен отвечать.

Я в слабости души себя виню —

И все-таки докучных не гоню.

И это каждый день… в теченье дня

Пересыхает горло у меня.

Страдаю днем от глупости людей,

А ночью — от бессонницы моей.

И отдыха не суждено мне знать;

Урывками я принужден писать.

Прости погрешности стихов моих!

Мне было некогда чеканить их.

Мне сроки рой забот укоротил,

Свой замысел не весь я воплотил.

О, если б я, благодаря судьбе,

В день час иль два принадлежал себе,

То я не знал бы никаких препон,

Всецело в море мыслей погружен,

Я доставал бы перлы редких слов,

Ныряя в бездну, как жемчуголов.

Я добыл бы — силен, свободен, смел —

Сокровищ столько, сколько я хотел.

Я показал бы в наши времена,

Какою быть поэзия должна.

А так, возможно, тщетен был мой труд,

И звуки этих строк навек замрут…

Когда я так в печали размышлял,

Мне друг мой, светлый разумом, сказал:

«Что ты без сил склонился головой,

О воин справедливости святой?

Ты, честности пример среди людей,

Не поддавайся слабости своей!

Ты здесь достиг вершины красоты,

Но можешь высшего достигнуть ты,

Ты — языка творец — дерзай, твори!