Смута Новейшего времени, или Удивительные похождения Ивана Чмотанова - [3]

Страшный гнев охватил Ваню Чмотанова. Невидящим взором оглянулся он вокруг, - сломать, разбить! Так подло обмануть его!

Донёсся отрезвляющий бой курантов. Осталось полчаса до смены караула. Ваня завернул голову в тряпицу и сунул запазуху. Спрятал под платье не понадобившийся инструмент, закрыл крышку саркофага.

Тоска душила Ваню. Он подошёл к сопевшему часовому и толкнул его кулаком в живот.

— Чаво? — спросил часовой. Он стоял смирно и, не мигая, глядел на Ваню.

— Плохо служишь! Побывали здесь до меня.

— Так точно, товарищ капитан.

 — Завтра под суд пойдёшь.

   — Служу Советскому Союзу. — Прохрипел часовой и засвистел носом.

Чмотанов поднялся по лестнице, тихонько потянул на себя стылую бронзу двери. В узкую щель Ваня увидел заиндевелую брусчатку площади. Гудели прожектора. В косой тени стоял часовой - вольно, чуть пристукивая каблуком о каблук.

«Ишь, распустились, — с неожиданной злобой подумал Ваня. Четвёртый час ночи - они и рады, что никто не видит. Ишь встал, будто семечки покупает!»

Ваня достал из кармана кепку с большим козырьком, нахлобучил на уши, поднял воротник.

...Часовые остолбенели. Из чёрного проёма двери, бочком, протиснулся Владимир Ильич. Щурясь от резкого света, он искоса снизу взглянул на лицо белобрысого солдата и ловко подхватил выпавший из его рук карабин:

— Остогожнее товагищ! Дегжите погох сухим.

 Ильич вложил карабин в безвольную руку часового, осторожно потрогал пальцем лезвие плоского штыка и покачал головой:

— В наше вгемя кгасноагмейцы лучше относились к огужию. Сознайтесь, батенька, ведь штык туповат?

— Туповат, товарищ... Владимир Ильич, — выдохнул белобрысый. И позабыл, что надо дышать. Его товарищ, смуглый парень, закатив белки, медленно сползал, обтирая спиной стену из чёрного лабрадора.

— Вы из каких мест будете, товагищ? — остро глядя на белобрысого и ухватившись за лацканы пальто, спросил Чмотанов.

— Вологодские мы... — прохрипел часовой.

— Значит - шутить не любите! — резюмировал Ленин. — Тогда - пгощайте. И помните - импегиалисты тоже шутить не любят. Так и пегедайте товагищам... — Ильич ловко взял под козырёк и деловитой походкой зашагал вдоль трибун к Историческому музею.

— Очнись, дура! — пнул сапогом белобрысый своего напарника. Тот со стоном разлепил веки, поднялся, опираясь на карабин.

— Слышал, как я тут с Лениным разговаривал? — спросил вологодец. — Наказ его знаешь - всё беречь и никому не отдавать...

— Докладывать будем? — простонал смуглый.

— Кому? Лейтенанту? Нос у него не дорос, ему докладывать... Я - Ленина видел, а он что? Пусть он на политзанятиях докладывает...

Чмотанов подошёл к Историческому музею. Отделившись от стены, к нему шагнул человек в штатском. Он заглянул Чмотанову в лицо, открыл рот - да так и застыл.

   — Здгаствуйте, товагищ! — не вынимая рук из карманов, кивнул агенту Чмотанов и свернул за угол.

Агент, прирос к асфальту. «Докатился, — мелькнуло в его мгновенно вскипевшем мозгу. — Не зря баба пилит: не пей! Уже и Кузмичи мерещатся... ».

Чмотанов миновал Лубянки, когда далеко-далеко куранты проиграли четыре часа ночи.

            Простота похищения разочаровала Ваню. К чему все приготовления, если его изощрённой изобретательности не предвидели хранители древности?

            — В Египте потруднее было, — с обидой рассуждал Ваня. — Лезешь в усыпальницу к фараону и вдруг - хлоп! - плита позади падает. Или в лабиринт попадёшь, рыдай, пока не здохнешь...

            Полный тоски и безучастности, Ваня выехал в Голоколамск, к знакомой вдове, его верной подруге Маняше, чтобы отдохнуть и обдумать дальнейшее. Дело предстояло трудное. Снова Чмотанов почувствовал в душе разгорающуюся любовь к риску и удаче.

                                   *  *  *

            Караулы сменялись. Привычно печатая шаг, усыплённые Чмотановым люди дошли до казармы и повалились на нары.

            Доступ, как обычно, начался в 11 часов. В Александровском саду царила давка, но подходили к дверям тихие, благоговейно снимали шапки и парами шли мимо стеклянного ящика. Тихонько плакала старушка, мутно вглядываясь в бессмертный образ того, кто за десять дней потряс земной шар. Многие, не видя лица, полагали, что так и должно быть. Другие мысленно дорисовывали недостающие дорогие черты.

            — Не останавливаемся. Пройдём скорее. — Командовал дежурный офицер Жорик.

            Последней в этот день вошла супружеская чета. Должно быть, приехали они из провинции. Одеты были оба в старомодные китайские плащи из крашеного брезента.

            — Скорее! — Предупредил Жорик. Они ринулись вниз, подчиняясь команде. Чета разлетелась и ударилась лбами в дверь листовой латуни. Дверь запела, словно уронили гитару.

            — Тихо! — Грубо сказал Жорик.

            Трепеща, чета взошла на смотровую площадку и, щурясь после белоснежной площади, приглядывалась к мумии.

            — Паш! — Спросила жена шёпотом. — У него почему головы нет?

            — Тихо, дура! — Супруг напряжённо оглядел ложе. Самой существенной части тела действительно не было. Пот хлынул ручьями по спине супруга. Он увидел, что лежит целых три головы, потом их стало шесть, и головы, размножившись, заполнили целиком стеклянную коробку, словно кузов машины, гружёной навалом капустой.