Смотрю на Божий мир я исподлобья… - [6]

что раскрыт полярности суждений;

тот же склад – у наших мудаков

с каменной границей убеждений.

* * *

Забавно, как потомки назовут

загадочность еврейского томления:

евреи любят землю, где живут,

ревнивей коренного населения.

* * *

А я б во всех газетах тиснул акт

для всехнего повсюду любования:

«Агрессией является сам факт

еврейского на свете пребывания».

* * *

Во мне так очевидно графоманство,

что я – его чистейшее явление:

пишу не ради славы или чванства,

а просто совершаю выделение.

* * *

Если впрямь существует чистилище,

то оно без конца и без края

безразмерно большое вместилище

дезертиров из ада и рая.

* * *

Любой росток легонько дёрни

и посмотри без торопливости:

любого зла густые корни

растут из почвы справедливости.

* * *

Господь, ценя мышление отважное,

не может не беречь мой организм;

я в Боге обнаружил нечто важное:

глобальный, абсолютный похуизм.

* * *

Печальна человеческая карма:

с годами нет ни грации, ни шарма.

* * *

Прихваченный вопросом графомана,

понравилась ли мне его бурда,

я мягко отвечаю без обмана,

что я читать не стал, однако – да.

* * *

Близится, бесшумно возрастая,

вязкая дремота в умилении,

мыслей улетающая стая

машет мне крылами в отдалении.

* * *

Что-то я сдурел на склоне лет,

строки словоблудствуют в куплет,

даже про желудка несварение

тянет написать стихотворение.

* * *

Сегодня, присмотреться если строже,

я думал, повесть буйную жуя,

страдальцы и насильники – похожи,

в них родственность повсюду вижу я.

* * *

Уже слетелись к полю вороны,

чтоб завтра павших рвать подряд,

и «С нами Бог!» – по обе стороны

в обоих станах говорят.

* * *

У многих я и многому учился —

у жизни, у людей и у традиций,

покуда, наконец, не наловчился

своим лишь разуменьем обходиться.

* * *

С интересом ловлю я детали

наступающей старческой слабости:

мне стихи мои нравиться стали,

и хуле я внимаю без радости.

* * *

Я никого не обвиняю,

но горьки старости уроки:

теперь я часто сочиняю

свои же собственные строки.

* * *

Уверен я: в любые времена,

во благе будет мир или в беде,

но наши не сотрутся имена —

поскольку не написаны нигде.

* * *

Согревши воду на огне,

когда придёшь домой,

не мой, красавица, при мне

и при других не мой.

* * *

Радость понимать и познавать

знают даже нищий и калека,

плюс ещё возможность выпивать —

тройственное счастье человека.

* * *

Сколь ни обоюдна душ истома,

как бы пламя ни было взаимно,

женщина в её постели дома —

более к любви гостеприимна.

* * *

Мир земной запущен, дик и сложен,

будущее – зыбко и темно,

каждый перед хаосом ничтожен,

а вмешаться – Богом не дано.

* * *

Судьба среди иных капризов,

покуда тянется стезя,

вдруг посылает жёсткий вызов,

и не принять его – нельзя.

* * *

Все в мысли сходятся одной

насчёт всего одной из наций:

еврей, настигнутый войной,

обязан не сопротивляться.

* * *

Не слушая кипящей жизни шум,

минуя лжи возведенный гранит,

опавшую листву я ворошу —

она остатки памяти хранит.

* * *

Для мысли слово – верный друг,

дарящий мысли облик дерзкий,

но есть слова – от подлых рук

на них следы и запах мерзкий.

* * *

Тихо поумнев на склоне лет,

я хвалюсь не всем перед гостями:

есть и у меня в шкафу скелет —

пусть пока побрякает костями.

* * *

Ласкали нежные уста

нам на весеннем карнавале

весьма различные места,

но до души – не доставали.

* * *

В любую речь для аромата

и чтобы краткость уберечь,

добавить если каплю мата —

намного ярче станет речь.

* * *

Давно уж море жизни плещет,

неся челнок мой немудрёный,

а небо хмурится зловеще,

и точит море дух ядрёный.

* * *

По мере личного сгорания

душе становятся ясней

пустые хлопоты старания

предугадать, что станет с ней.

* * *

Когда несёшься кувырком

в потоке чёрных дней,

то притворяться дураком

становится трудней.

* * *

Бог людям сузил кругозор

для слепоты как бы отсутствия,

чтобы не мучил нас позор

и не сжигала боль сочувствия.

* * *

Среди всемирных прохиндеев

и где клубится крупный сброд —

заметно много иудеев:

широк талантом наш народ.

* * *

Как робко это существо!

Он тихий, вдумчивый и грустный.

Но гложет жизни вещество,

как ест червяк листок капустный.

* * *

Когда раздора мелкий вирус

неслышно селится меж нас,

не замечаешь, как он вырос

и стал заразней в сотни раз.

* * *

Как это странно: все поэты

из той поры, наивно-дымчатой,

давно мертвы. Их силуэты

уже и в памяти расплывчаты.

* * *

Являя и цинизм, и аморальность,

я думаю в гордыне и смущении:

евреи – объективная реальность,

дарованная миру в ощущении.

* * *

На свете очевидны территории,

охваченные внутренним горением,

где плавное течение истории

сменяется вдруг диким завихрением.

* * *

Я очень тронут и польщён

высоким Божьим покровительством,

однако сильно истощён

своим ленивым долгожительством.

* * *

Разъезженная жизни колея

не часто вынуждает задыхаться —

на мелкие превратности плюя,

вполне по ней приятно бултыхаться.

* * *

Чтобы сгинула злая хандра

и душа организм разбудила,

надо вслух удивиться с утра:

как ты жив ещё, старый мудила?

* * *

Люди молятся, Бога хваля,

я могу лишь явить им сочувствие;

Бог давно уже знает, что я

уважаю Его за отсутствие.

* * *

Я в жизни ничего не понимаю —

запутана, изменчива, темна,

но рюмку ежедневно поднимаю

за то, чтобы продолжилась она.

* * *

В атаке, в бою, на бегу

еврей себя горько ругает:

еврей когда страшен врагу,

его это тоже пугает.

* * *