Смотритель - [44]

Недолго думая, Павлов тут же позвонил на радио и узнал, что монастырь, словно по гримасе судьбы, находится как раз недалеко от тех мест, к которым он так рвался все последнее время. Неужели это не совпадение, а еще одно звено? Только религии ему теперь и не хватало! Впрочем, закрытый для прошлого и религии Павлов оказался, как ни странно, вполне открыт для всякого рода мистики.

Поколебавшись еще несколько минут под ленивоприщуренным взглядом Сирина, он набрал номер Ольги и, ничего ей не объясняя, лишь попросил ее посидеть с собакой и через час выскочил из квартиры, мучимый виной, надеждой, насмешкой над собой и вообще – с убеждением, что ему пора бы попить какого-нибудь хорошего лекарства.

* * *

Через час бешеной езды Павлов остановил машину у Бекова. Однако Марусин дом встретил его запертой дверью и так и не убранными осколками от линзы на пороге. Они весело переливались крошечными льдинками и снова напомнили Павлову заведомо бесплодные мучения датского мальчика.[64] «Принц, твою маму, жертва принципов», – пробормотал он и зачем-то аккуратно собрал стеклышки вместе с клочками бурой собачьей шерсти. Потом он обошел близлежащие дома, почему-то не вызывающие своей безжизненностью ни тоски, ни отвращения, а лишь навевающие легкую грусть, какая бывает обычно по отношению к чему-то давно несбывшемуся. Купы старой сирени закрывали половины домов, а на открытых местах ярко зеленел мох. Рассохшиеся ступени крылец тихонько подпевали прохладному ветру, над крышами сновали деловитые птицы, которым не было дела до одинокой человеческой фигуры, а в заброшенных огородах еле слышно попискивали полевки. Павлов присел на первое попавшееся крыльцо и подумал, что, может быть, и ночь с Марусей точно так же привиделась ему, как и вечер с Татой, а может быть, и – вся его жизнь. На самом же деле он просто давным-давно сидит здесь, смотрит на закаты и восходы, весны и осени, на вечный круговорот, в котором нет ни хорошего, ни плохого, и все равно, и все равны. Вывела его из оцепенения большущая бабочка с шелковисто-багряными крыльями, севшая ему прямо на нос. Павлов встряхнулся, как пес, вернулся к Марусиному дому и, написав несколько строчек, сунул бумажку между дверных досок. На нее тут же цепко уселась другая бабочка, замшево-коричневая и неуклюжая. Не оглядываясь более, он побежал к машине. Всю дорогу до монастыря Павлову казалось, что он едет не по Киевскому шоссе, всем известному до выбоин и самых незначительных поворотов, а по какой-то неведомой дороге, на которой то тут, то там стояли то римские каменные сооружения, то кружевные дома, казавшиеся совсем хрупкими рядом с могуществом великолепных сосен. А то вдруг привидится летящая над окружающими холмами богиня славы, ничего не видящая своими слепыми каменными глазами.

Глава 15

Пуповина, связывающая монастырь с шоссе, казалась бесконечной, как в дурном сне. Но все-таки она закончилась, как и положено, крупным плодом острова со сверкающими над озерными водами крестами. Тишина вокруг стояла неправдоподобная, и Павлов, помня поговорку о своем уставе, с которым не след соваться в чужой монастырь, не стал въезжать на остров по крошечной дамбе, а оставил машину перед голубыми, чуть звенящими на ветру листами железа – крыльями неведомого ангела, должно быть, охранявшего вход.

На островке оказалось гораздо теплее, чем на материке. Сосны пахли медом. И повсюду самодовольно и бесшумно прогуливались рыжие коты, упруго выгибая спины под солнцем. Но людей не было. Павлов осторожно пошел направо и вверх, поскольку все дорожки здесь представляли собой спираль. Он миновал мостки и сразу за ними какое-то непонятное здание, напоминающее не то огромный сарай, не то готическую часовню. Затем, сделав поворот, вдруг очутился рядом со словно только что сошедшим с английских книжек домом.

Низ этого невысокого двухэтажного здания, сложенный из камня, был весь оплетен плющом, окна белели чем-то воздушным и нежным, а у дверей празднично пенились гроздья лакфиолей. Видимо, почуяв его, где-то в отдалении важно забасила собака. Все это никак не связывалось у Павлова с монастырем, и уж тем более с чудотворной иконой, к которой, как ему казалось, должна была непременно валом валить толпа богомольцев с плачем и причитаниями. Здесь же не было видно не только толпы, но и монахов.

А кроме того, как бы ни ограждали это место островная отъединенность и суровые стены, монастырь был все же совершенно открыт миру. Прямо-таки распахнут ему всей своей своеобразной красотой вперемешку с какой-то наивной простотой, веселыми яблочками на невысоких яблонях и действительно раскрытой дверью какого-то здания. Павлов сразу же предположил, что это, вероятно, трапезная, потому что оттуда доносился легкий и вкусный запах. Павлов немного постоял, щурясь от бликующего золота воды, видной здесь отовсюду, и затем медленно стал подниматься дальше вверх, минуя останки надгробий, прямо к сверкающей куполом церковке, на вид простой и бедной. Однако дверь церковки неожиданно оказалась закрытой. И он продвинулся еще чуть выше, туда, где стоял мощный остов собора, у которого одна стена казалась едва ли не в два раза толще другой. Отсюда, с самого высокого места, открывался прекрасный вид на озерные берега, на одном из которых Павлов вдруг увидал некое подобие разрушенного Версаля. Руины были белыми, как вымытые дождями и временем кости. Ему на мгновение даже стало не по себе от такого уподобления, и острое, болезненное и сладкое чувство какой-то невероятной сопричастности судьбам мира свело ему гортань. Или душу?