Сметая запреты: очерки русской сексуальной культуры XI–XX веков - [62]
Немаловажное значение для характеристики вдовства имеет реконструкция социальной коммуникации повседневности, совокупности родственных и дружеских связей и, соответственно, «сетей влияния» пожилых провинциальных дворянок. Так, в письме от 14 января 1818 года княжна Прасковья Долгорукова отмечала особую привязанность Елизаветы Лихачевой к своим родным: «С сердечным прискорбием узнала я о болезни братца вашего, и зная ваше сердце и привязанность вашу к родным чувствую ваше грусное положение…»[880] По мнению княжны, эта привязанность, как и чувства, испытывавшиеся Елизаветой Николаевной к друзьям и знакомым, объяснялась ее исключительным добросердечием: «…одно мне утешение остается то, что зная ваше доброе и чувствительное сердце надеюсь, что гдебы вы ни были вы меня не забудете и прошу вас, чтоб вы ко мне сохранили то благорасположение которым я пользовалась с начала нашего знакомства…»[881] Самой Прасковье Долгоруковой Елизавета Лихачева одалживала деньги («…я очень помню оказанное вами мне одолжение с’судя меня пятью стами рублями коим срок в половине февраля…»[882]), предоставляя затем отсрочку платежа и отказываясь при этом от получения процентов («…чтож принадлежит до вашего дружескаго одалжения которое вы мне оказываете не требуя сей год моего долга, да притом еще и процентов не берете, сие я почитая за милость особенную ко мне не имею довольно слов к из’яснению моей благодарности…»[883]), хотя в конце XVIII – первой половине XIX века, цитируя Ю. М. Лотмана, «многие дворяне не стеснялись ссужать деньги под проценты»[884].
Не менее участливым и по-христиански милосердным было ее отношение к крепостным и дворовым людям и вообще ко всем нуждающимся. Умоляя сына Петра избегать неблаговидных трат, Елизавета Николаевна напоминала ему о наличии большого количества лишенных самого необходимого для жизни: «…только умоляю тебя и прошу неупотребляй денги тут куда не должно; право я неискупости етого желаю но дорожу вами приятно ими пользоватся и употреблять на полезное но непростительно транжирить во врет самому себе тогда когда так много людеи неимеют и нужнаго для себя»[885]. Судя по словам Лихачевой, ее сильно удручало пьянство, распространенное среди крепостных и дворовых людей. Обращаясь к сыну, она сокрушалась: «…ты пишешь чтоб прислать тебе повара ты знаешь что уменя один Митка а на ондрюшку нельзя надеется он нездоров разве опять твоего прислать что он пьет как быть мой друх кто непьет у нас из людей и мой Митко крепко попивает и мало у нас таких людей кои бы невкушали сего нектора… ты знаешь, пьяных я нетерплю и боюсь досмерти…»[886] Елизавета Николаевна проявляла попечение о состоянии здоровья принадлежавших ей дворовых людей. Некий Федор Алексеев, назначенный ключником в Пошехонскую питейную контору, был покусан бешеной собакой, о чем управляющий не счел нужным сообщить помещице. Узнав об этом из других источников, она высказала нарекание управляющему за отсутствие своевременного извещения об инциденте и выразила желание быть подробно информированной о произошедшем, о самочувствии пострадавшего и о предложенном ему лечении[887].
Дополнением к анализу материнского попечения Е. Н. Лихачевой о детях служит своего рода самооценка ее отношения к сыну, выраженная в том, как она подписывала письма: «…мать идрук твой Е. Лихачева»[888]. Вербализация стремления наряду с родственными узами быть соединенной с сыном еще и дружескими чувствами подразумевала между тем назидательность матери, вполне отдававшей себе отчет в неравности статусов и преследовавшей цель оказания более эффективного влияния на него. Судя по сохранившимся письмам, сыновья обращались к ней исключительно на «Вы» и называли ее не иначе как «любезная Маминька»[889] или «любезнейшая Маминька»[890]. С одной стороны, такое обращение к матери считалось нормативным в дворянской культуре, с другой – свидетельствует о существовавшей дистанции между ней и детьми, которая могла носить не только этикетный, но и фактический характер. Примечательно, что одно из писем Григория Васильевича к Елизавете Николаевне было подписано им так: «Ваш послушный сын Г. Лихачев»[891]. Очевидно, в отношениях с матерью послушание считалось непременным качеством даже взрослого сына, что выдает иерархизацию между ними при материнском доминировании.
Тем не менее Е. Н. Лихачева ощущала заботу о себе сыновей и по обстоятельным письмам, в которых они сообщали ей о том, чем занимались («Я ныне вам не пишу подробно, потому что конца совершенно нет; а как его достигнем обо всем наиподробнейше уведомлю»[892]), и по небольшим «знакам внимания», оказываемым ей. Во время пребывания в Одессе Петр Васильевич специально собирал морские ракушки, чтобы привезти их матери в качестве «сувенира» с юга: «…раковин я начал вам сбирать; но те которыя я насбирал еще не довольно важны чтои то будет вперед»
