Сметая запреты: очерки русской сексуальной культуры XI–XX веков - [61]

.

Распространенность задолженности дворянства подтверждается и мужской художественной прозой исследуемого периода. Достаточно вспомнить одного из героев пушкинской повести «Барышня-крестьянка» – Григория Ивановича Муромского, – который «промотав в Москве большую часть имения своего… уехал… в последнюю свою деревню… и в деревне находил способ входить в новые долги»[867]. И хотя речь идет о мужчине, не хозяйствовавшем рачительно, а растратившем состояние, живя в столице, и возвратившемся в имение, но не сумевшем наладить в нем экономически эффективный порядок вследствие присущей ему «англомании»[868], понятно, что этот образ репрезентирует в целом социокультурную ситуацию в отношении задолженности представителей как мужской, так и женской части дворянства. Разумеется, далеко не все дворяне, а тем более дворянки «проматывали» свои недвижимые владения. Напротив, многие из них, особенно жившие в провинции, стремились приумножить собственные состояния, пытаясь вести рентабельное хозяйство, обеспечивающее более или менее стабильный доход. Однако в действительности им это не всегда удавалось, и потому они входили в долги с тем, чтобы получить дополнительные средства либо для вложения в имения с целью повышения доходности, либо для обеспечения себе привычного уровня материального благосостояния. Литературный дискурс репрезентировал опыт закладывания имений в опекунский совет на рубеже XVIII–XIX веков как еще только входивший в социальную практику и общественное сознание провинциального дворянства[869]. Но уже в течение нескольких последующих десятилетий этот опыт настолько укоренился и получил такое широкое распространение, что воспринимался практически неизбежным условием нормативного ведения хозяйственной деятельности.

В первой половине XIX века даже крупным помещицам, таким как Е. Н. Лихачева, не удавалось отыскать оптимальных способов хозяйствования, позволявших избежать вхождения в долги. Для погашения задолженности приходилось обращаться к другим видам предпринимательской активности, доходы от которых были более высокими. Так, Елизавета Николаевна распоряжалась делами двух принадлежавших Лихачевым винокуренных заводов в Ярославской губернии, а также питейных сборов, продолжая тем не менее интересоваться покупкой имений[870], хозяйственное освоение которых относилось к традиционной сфере повседневных занятий провинциальных дворянок.

Конкретизируя экономическую сторону повседневной активности вдовы Лихачевой, следует подчеркнуть ее главенствующую роль в определении стратегии ведения общесемейного хозяйства. Руководя обширным хозяйственным образованием, рассредоточенным в 1820‐х годах не только по разным уездам, но и по разным губерниям, она бдительно следила за действиями управляющих, регулярно предоставлявших ей письменные отчеты о состоянии текущих дел. На основании поступавших сведений информировала сыновей о финансовом положении семьи. При этом сама, как видно из письма к сыну Петру, с большим недоверием относилась к доставляемым сводкам наличного капитала, что, впрочем, не мешало ей положительно отзываться о том или ином управляющем: «…из бумаг ты увидишь моего капиталу, но я ничему неверю большая часть на бумаге. Я исписала ето в мое правление, кажетса Юрьенев (подчеркнуто автором. – А. Б.) хорош что Бог даст в перед»[871].

Попечение Е. Н. Лихачевой о сохранении экономической жизнеспособности имения выражалось в том числе в непрерывной переписке с управляющими, отчитывавшимися ей о ходе дел во вверенных им поместьях. Отдавая практические распоряжения по наиболее оптимальному, с ее точки зрения, ведению хозяйства, она осуществляла учет доходов и расходов, следя за тем, чтобы их соотношение не свидетельствовало о снижении общего уровня рентабельности семейных владений. Особой доскональностью отличалась ее переписка с управляющим Дмитрием Юрьеневым (или Юргеневым[872]), который, например, 17 августа 1829 года из села Сосновец Ярославской губернии сообщал о покупке 12 тысяч кулей хлеба для двух принадлежавших Лихачевым винокуренных заводов, о сроках и способах доставки этого хлеба в Рыбинск, о «ходе дел питейных сборов» и о представлении соответствующих ведомостей за 1828 и 1829 годы, а также об отправке ей «поленики – ягодного растения с кореньями для посадки»[873]. В этом же письме он обрисовывал ситуацию с хлебом, необходимым, по его мнению, для «полного винокурения»[874]: кроме остававшихся с прошлого года 6 тысяч 500 кулей и кроме вновь купленных 12 тысяч кулей нужно было приобрести еще 3 тысячи[875]. По словам управляющего, хлеб в тот момент в Рыбинске стоил 6 рублей 50 копеек за один куль[876], что считалось им приемлемой ценой, почему он и спрашивал у Елизаветы Николаевны разрешение на продолжение закупки хлеба, не дожидаясь приезда Г. В. Лихачева[877], который, по-видимому, вышел в отставку до 1829 года и в это время уже принимал непосредственное участие в хозяйственной жизни семьи. При этом управляющий приводил свои доводы, подтверждавшие, что откладывание приобретения необходимого хлеба до октября, когда должен был возвратиться Григорий Васильевич, угрожало увеличением стоимости его транспортировки на заводы, поскольку доставить его водным путем из Рыбинска в деревню Ворону будет уже невозможно