Сметая запреты: очерки русской сексуальной культуры XI–XX веков - [131]
Ключевым в обсуждении стал перенос проблемы абортов из юридической и религиозно-нравственной плоскости в медико-социальную. С одной стороны, это означало наметившуюся в связи с развитием профессионального акушерства и гинекологии медикализацию репродуктивного поведения. Осознание неэффективности уголовных санкций против роста абортов и медикализация сферы репродуктивного поведения сделали актуальным вопрос о легализации абортов. С другой стороны, придание проблеме медико-социального значения означало расширение ее значимости в социальной политике государства.
Именно врачи стали придавать широкое социальное значение проблеме абортов. С трибун съездов, на страницах медицинских журналов они называли аборты «эпидемической социальной болезнью, этиологию которой нужно искать в недостатках организации самого общества», «болезнью, поразившей современное человечество»[1545], «грозным социальным явлением»[1546].
Содержание новой социальной политики против расширения абортов, по их мнению, – не ужесточение уголовного законодательства, а проведение таких мер, которые послужат естественным препятствием к увеличению количества абортов: социальная поддержка беднейших и многодетных семей, матерей, оставшихся без поддержки мужчин, лучшее перераспределение благ, социальная справедливость[1547].
Для борьбы с абортами предлагалось проводить комплекс мер, которые современные социологи квалифицируют как «широкую семейную политику»[1548]. Предполагалось предоставлять не только пособия по рождению ребенка, отпуск по беременности и родам, но и регулярную социальную помощь многодетным семьям, освобождение их от части налогов, распространение форм государственного воспитания, бесплатность обучения в школах[1549]. Звучали предложения об уничтожении института «внебрачных детей»[1550].
Не только социально-экономические условия жизни общества оказывали влияние на репродуктивное поведение населения. Тенденция сокращения рождаемости была характерна исключительно для городских жителей, а значит, она была тесно связана с процессами урбанизации. С одной стороны, ослабление действия традиционных социальных норм и уклада жизни, контролируемого общиной, приводило к индивидуализации жизни в городской среде. Внебрачные сексуальные связи, разводы, адюльтеры подрывали устои традиционной семьи с ориентацией на многодетность. С другой стороны, вовлечение женщин в публичную сферу жизни (образование, профессиональная деятельность) также меняло их отношение к деторождению. Боязнь материнства была связана с процессом формирования идеологии «сознательного», «профессионального» материнства. Со стороны экспертного сообщества (врачей, педагогов) к рождению и воспитанию детей предъявлялось все больше требований. Создаваемые идеалы материнской заботы, коммерциализация ухода за ребенком, необходимость в условиях города дать образование оказывали существенное влияние на «рационализацию» деторождения. Эту тенденцию заметили еще дореволюционные врачи, которые писали, что «непосильность» и «невозможность» выполнения возраставших «требований» толкали женщин ограничивать число деторождений, в том числе при помощи избавления от беременности[1551]. Урбанизация, с одной стороны, предъявляла все больше формальных требований к поведению человека, с другой, следствием ее стало ослабление социального контроля над поведением индивида.
Анализ социально-экономических причин, способствовавших росту числа криминальных абортов, привел часть врачебного сообщества к мысли о важности не только законодательной регламентации абортов по медицинским показаниям, но и введения социальных показаний к аборту, вызванных «крайней необходимостью»[1552]. К важнейшим социальным критериям относили «нужду», внебрачные беременности, влекущие собой «боязнь позора», беременность вследствие насилия или обмана. Наиболее радикальные мнения предполагали полную легализацию абортов («отказаться от уголовной наказуемости аборта, переведя его в группу деяний дозволенных»[1553]), что должно было явиться «предохранительным клапаном»[1554] от многочисленных случаев детоубийств и панацеей от криминальных абортов. Скептически настроенные врачи считали опасным вводить иные показания к абортам, кроме медицинских. В частности врач Н. В. Тальберг, выступая на III Пироговском съезде, полагал, что легализация социальных показаний к абортам откроет широкие возможности для злоупотреблений врачей, которые за высокую плату будут открыто выполнять аборты в медицинских учреждениях.
Ожидание роста злоупотреблений со стороны врачей породили рассуждения о регламентации процедуры показаний к абортам, что, по мнению экспертов, должно было предохранить общество от «возможного произвола врачей», а самих врачей «от возможных неприятностей»[1555]. По мнению докторов, решение об абортировании должно быть принято не менее чем тремя специалистами. Беременная в письменной форме должна была дать согласие на аборт. При этом она не рассматривалась в качестве полноценного субъекта. Полагалось, что муж (при его наличии) также должен был предоставлять согласие на прерывание беременности.
Галантный XVIII век в корне изменил представления о русской женщине, ее правах, роли, значимости и месте в обществе. То, что поначалу казалось лишь игрой аристократии в европейскую жизнь — указами Петра I дамам было велено носить «образцовые немецкие» платья с корсетом и юбками до щиколоток, головы вместо венцов и кик украшать высоченными прическами, а прежнюю одежду «резать и драть» и, кроме того, участвовать в празднествах, ассамблеях и ночных балах, — с годами стало нормой и ориентиром для купеческого и мещанского сословий.
Книга знакомит читателя с историей насилия в российском обществе XI—XXI вв. В сборник вошли очерки ведущих российских и зарубежных специалистов по истории супружеского насилия, насилия против женщин и детей, основанные на разнообразном источниковом материале, большая часть которого впервые вводится в научный оборот. Издание предназначено для специалистов в области социальных и гуманитарных наук и людей, изучающих эту проблему.
Данное исследование являет собой первую в российской исторической науке попытку разработки проблемы «истории частной жизни», «истории женщины», «истории повседневности», используя подходы, приемы и методы работы сторонников и последователей «школы Анналов».
О «женской истории» Древней Руси и Московии мы не знаем почти ничего. Однако фольклорные, церковно-учительные и летописные памятники — при внимательном их прочтении специалистом — могут, оказывается, восполнить этот пробел. Из чего складывались повседневный быт и досуг русской женщины, как выходили замуж и жили в супружестве, как воспитывали детей, как любили, на какие жертвы шли ради любви, какую роль в жизни древнерусской женщины играл секс — об этом и еще о многом, многом другом рассказывается в книге доктора исторических наук, профессора Натальи Пушкаревой.
На первый взгляд, акт рождения представляется одним из самых базовых и непреложных феноменов нашей жизни, но на самом деле его социальное и культурное бытование пребывает в процессе постоянной трансформации. С XVIII – до начала XX века акушерство и родильная культура в России прошли долгий путь. Как именно менялось женское репродуктивное поведение и окружающие его социальные условия? Какие исторические факторы влияли на развитие акушерства? Каким образом роды перешли из домашнего пространства в клиническое и когда зародились практики планирования семьи? Авторы монографии пытаются ответить на эти вопросы с помощью широкого круга источников.
Книга Волина «Неизвестная революция» — самая значительная анархистская история Российской революции из всех, публиковавшихся когда-либо на разных языках. Ее автор, как мы видели, являлся непосредственным свидетелем и активным участником описываемых событий. Подобно кропоткинской истории Французской революции, она повествует о том, что Волин именует «неизвестной революцией», то есть о народной социальной революции, отличной от захвата политической власти большевиками. До появления книги Волина эта тема почти не обсуждалась.
Эта книга — история жизни знаменитого полярного исследователя и выдающегося общественного деятеля фритьофа Нансена. В первой части книги читатель найдет рассказ о детских и юношеских годах Нансена, о путешествиях и экспедициях, принесших ему всемирную известность как ученому, об истории любви Евы и Фритьофа, которую они пронесли через всю свою жизнь. Вторая часть посвящена гуманистической деятельности Нансена в период первой мировой войны и последующего десятилетия. Советскому читателю особенно интересно будет узнать о самоотверженной помощи Нансена голодающему Поволжью.В основу книги положены богатейший архивный материал, письма, дневники Нансена.
«Скифийская история», Андрея Ивановича Лызлова несправедливо забытого русского историка. Родился он предположительно около 1655 г., в семье служилых дворян. Его отец, думный дворянин и патриарший боярин, позаботился, чтобы сын получил хорошее образование - Лызлов знал польский и латинский языки, был начитан в русской истории, сведущ в архитектуре, общался со знаменитым фаворитом царевны Софьи В.В. Голицыным, одним из образованнейших людей России того периода. Участвовал в войнах с турками и крымцами, был в Пензенском крае товарищем (заместителем) воеводы.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Одержимость бесами – это не только сюжетная завязка классических хорроров, но и вполне распространенная реалия жизни русской деревни XIX века. Монография Кристин Воробец рассматривает феномен кликушества как социальное и культурное явление с широким спектром значений, которыми наделяли его различные группы российского общества. Автор исследует поведение кликуш с разных точек зрения в диапазоне от народного православия и светского рационализма до литературных практик, особенно важных для русской культуры.
Книга одной из самых известных современных французских философов Юлии Кристевой «Силы ужаса: эссе об отвращении» (1982) посвящается темам материальной семиотики, материнского и любви, занимающим ключевое место в ее творчестве и оказавшим исключительное влияние на развитие феминистской теории и философии. В книге на материале творчества Ф. Селина анализируется, каким образом искоренение низменного, грязного, отвратительного выступает необходимым условием формирования человеческой субъективности и социальности, и насколько, в то же время, оказывается невозможным их окончательное устранение.Книга предназначена как для специалистов — философов, филологов, культурологов, так и для широкой читательской аудитории.http://fb2.traumlibrary.net.
Натали Земон Дэвис — известный историк, почетный профессор Принстонского университета, автор многочисленных трудов по культуре Нового времени. Ее знаменитая книга «Дамы на обочине» (1995) выводит на авансцену трех европейских женщин XVII века, очень разных по жизненному и интеллектуальному опыту, но схожих в своей незаурядности, решительности и независимости. Ни иудейка Гликль бас Иуда Лейб, ни католичка Мари Гюйар дель Энкарнасьон, ни протестантка Мария Сибилла Мериан не были королевскими или знатными особами.
Период с 1890-х по 1930-е годы в России был временем коренных преобразований: от общественного и политического устройства до эстетических установок в искусстве. В том числе это коснулось как социального положения женщин, так и форм их репрезентации в литературе. Культура модерна активно экспериментировала с гендерными ролями и понятием андрогинности, а количество женщин-авторов, появившихся в начале XX века, несравнимо с предыдущими периодами истории отечественной литературы. В фокусе внимания этой коллективной монографии оказывается переломный момент в истории искусства, когда представление фемининного и маскулинного как нормативных канонов сложившегося гендерного порядка соседствовало с выходом за пределы этих канонов и разрушением этого порядка.