Сметая запреты: очерки русской сексуальной культуры XI–XX веков - [129]
Подобная ситуация имела как минимум два важных следствия. Во-первых, она демонстрировала устойчивый запрос населения на практику контроля рождаемости. Во-вторых, она подрывала положение врачей. Согласно уголовному законодательству, именно врачи несли большую ответственность за проведение аборта, чем необразованные лица. Законодательная коллизия ставила акушеров в уязвимое положение, их профессиональные риски повышались. Врачи и правоведы все чаще стали указывать на противоречивость социальных норм и практик, отмечая важность квалифицированной проработки законодательства в отношении абортов[1521]. Отсутствие в законе прямых указаний на разграничение, квалификацию аборта ставило под угрозу как женщину, так и врача. В противоречии находился принцип врачебной тайны и обязанность врача доносить о всех известных ему случаях плодоизгнаний, даже произведенных по медицинским показаниям.
С начала XX века ключевым в экспертном дискурсе (медицинском и правовом) стал перенос проблемы абортов из юридической и религиозно-нравственной плоскости в медико-социальную. Проникновение медицины в сферу репродукции отразилось на терминологии. Вместо народных («выкинуть», «пустить кровь», «душегубство сотворить», «вытравить плод», «извести плод во чреве») и юридических терминов («плодоизгнание», «преступный выкидыш», «намеренный выкидыш») искусственное прерывание беременности стало квалифицироваться прежде всего как медицинская операция – «аборт».
Врачебный дискурс начала XX века по проблеме аборта имел важнейшее значение в появлении модели биополитического контроля женской репродукции. В отличие от своих западных коллег, которые с 1870–1880‐х годов настаивали на ужесточении законодательства об абортах[1522] (медицинские ассоциации развернули целую кампанию против распространения абортов и контрацепции), в России либеральные врачи заняли иную позицию, что явилось основой для формирования новой модели контроля рождаемости – биополитической. В данном случае интересы пациенток и врачей совпадали, что, по мнению западных теоретиков, нередко проявляется на пути медикализации[1523].
Общественное обсуждение темы абортов достигло апогея в медицинском дискурсе в 1910‐е годы. Существенное влияние на него оказали IV Всероссийский съезд акушеров и гинекологов (1911), XII Пироговский съезд врачей и естествоиспытателей (1912), X съезд русской группы криминалистов (1914), а также обсуждения социальной политики в рамках Всероссийского попечительства об охране материнства и младенчества в 1913–1918 годах. Вопрос о противодействии росту криминальных абортов был остро поставлен с началом Первой мировой войны[1524], когда его обсуждение перекинулось из столичных в региональные медицинские сообщества.
Представители медицинского сообщества, располагая клиническим материалом, стремились обратить внимание общественности, органов власти на новую тенденцию в репродуктивном поведении городского населения. Именно врачи стали выводить проблему из категории преступных деяний, придавая ей острое социально-медицинское значение. Аборты рассматривались в качестве социальной болезни и даже эпидемии[1525], по борьбе с которой, по мысли врачей, необходимо было выработать мощную программу социально-медицинских действий.
В начале XX века в отношении мер по борьбе с абортами среди представителей медицинского сообщества и правоведов оформились принципиальные позиции, которые условно можно обозначить как консервативную, либеральную и радикальную. Представители консервативного крыла, защищавшие традиционный уклад жизни, считали криминальные аборты результатом ухудшения нравственности. Панацею они видели в ужесточении уголовного законодательства и усиленном преследовании тех, кто совершал аборты. Они смотрели на аборты как на вариант детоубийства. Даже вполне либеральный по взглядам профессор В. Линденберг писал: «С детоубийством тесно связано плодоизгание (преступный выкидыш), которое с судебно-медицинской точки зрения является тем же детоубийством, только в раннем периоде развития младенца»[1526]. Консервативные по взглядам врачи относили плодоизгнание к акту «низменному», «противоестественному» и «антимедицинскому»[1527]. Они полагали, что следует отменить аборты даже по медицинским показаниям, считая, что ни порок сердца, ни туберкулез, ни угрозы женщины покончить собой – недостаточны для совершения абортов[1528].
Состоятельных женщин обвиняли в стремлениях ограничить число деторождений по причине их «избалованности». Врач-гинеколог Я. Е. Выгодский в своем докладе на XII Пироговском съезде среди перечисленных причин увеличения абортов называл и такую: «Крайняя изнеженность и избалованность многих женщин, принадлежащих по преимуществу к самым богатым и культурным классам населения»
