Сметая запреты: очерки русской сексуальной культуры XI–XX веков - [118]

. Она не только в теории, но и на практике доказывала приверженность собственной идее. Когда ее сыну исполнилось четыре года, Коллонтай оставила собственную семью (сына и мужа) и уехала за границу, увлекаясь социалистическими идеями. Таким образом, концепция Коллонтай опиралась на распространение широких форм государственной поддержки материнства и своеобразное ограничение самой женщиной собственного материнского инстинкта во имя социальной свободы. При этом государство брало на себя функции, ранее принадлежавшие исключительно мужчинам (отцам, мужьям, братьям), – поддерживать и обеспечивать представительниц слабого пола, особенно тех из них, кто находился в положении. Материнство в концепции Коллонтай становилось формой общественного производства, за которую она должна была получать не только поддержку, но и «вознаграждение» со стороны государства. В теории А. М. Коллонтай фактически была изложена этакратическая модель гендерного порядка, которая была положена в основу советской гендерной политики, а также ее взгляд на «новую женщину»[1420]. Вовлечение женщин в сферу материального производства, превращение их в активных представительниц класса пролетариата требовало изменений в семейной организации. При формирующейся модели этакратического гендерного порядка государство брало на себя значительные функции по содержанию детей (социальные пособия на рождение ребенка, декретные отпуска) и уходу за ними (ранние ясли, бесплатные детские сады).

Взгляды сторонников марксистской теории относительно материнства были тесно связаны с идеей «освобождения женщины» от тягот брачных уз, от необходимости во всем подчиняться, а следовательно, и зависеть от мужа, от зова природы (беременности и вынашивания плода), от неразрывной связи с детьми. А. Исаев считал несправедливым тот факт, что до сих пор женщине вменяют в обязанность исключительно «быть беременной, родить и кормить грудью»[1421]. Экономист называл сложившуюся ситуацию в гендерной системе общества рабством. Он полагал необходимым «освободить» женщин от многочисленных беременностей: «…только при малой рождаемости женщина может сохранить свою свободу»[1422]. «Малая рождаемость», по мнению экономиста, предполагала не более трех детей. Идея, предложенная западными феминистками, а затем развитая их отечественными сестрами, нашла отклик в среде социалистов, которые считали, что на помощь женщине в воспитании детей должно прийти государство. Он полагал, что кроме школы и детских садов необходимо повсеместно открывать «колыбельные»[1423], по сути, превращая детей в сирот при наличии родителей. Как и некоторые либеральные феминистки, А. Исаев выступал за формирование семей партнерского типа, где муж (отец) не чурается функций воспитания детей, активно проводя с ними время, тем самым разделяя бремя ухода за детьми с супругой.

Отказ от деторождения

Появление концепта «свободного материнства», трансформация репродуктивного поведения женщин в XIX веке выражались также в новых практиках, состоявших в отказе от деторождения и материнства. Она воспринималась как девиация традиционного женского поведения. В современном научном дискурсе это явление выражается в таких терминах, как «чайлдфри», «добровольно бездетные», «неродительство»[1424].

Отказ от материнства впервые стало практиковать молодое поколение 1860‐х – шестидесятницы. Материнству они противопоставляли получение научного (в противовес домашнему) образования (в том числе профессионального), социальную активность. Несмотря на господствующие стереотипы, во многом поддерживаемые экспертным сообществом врачей, психологов, литераторов (Ч. Ломброзо, В. Тарновский, Л. Н. Толстой), о том, что отсутствие материнской любви, материнского инстинкта у женщины сопоставимо с врожденной преступностью и врожденной идиотией, эмансипированно настроенные женщины настойчиво претворяли в жизнь собственные женские сценарии. Мать они сравнивали с «самкой», подчеркивая ее близость природному состоянию и свое нежелание соответствовать такому стандарту. В этой связи современные исследователи констатируют большую корреляцию между высоким уровнем образования, публичной активностью женщины и понижением деторождений в ее жизни[1425]. И. С. Кон отмечает появление у женщин XX века тенденций, враждебных детоцентризму: «Социально-политическая эмансипация женщин и все более широкое их вовлечение в общественно-производственную деятельность делает их семейные роли, включая материнство, не столь всеобъемлющими…»[1426]

Для многих представительниц либерального феминизма начала XX века материнские роли также занимали второстепенное место. Анализ женских нарративов конца XIX – начала XX века показал, что среди образованных женщин появлялись те, кто исключал деторождение из собственных жизненных стратегий[1427].

Данный феномен давно привлекает внимание западных исследователей. В частности, К. Бинсвангер изучала материнскую тему в работах М. Цветаевой, Э. Шоре пыталась понять причины резкого неприятия деторождения Л. Д. Менделеевой-Блок[1428]. Однако пренебрежительное отношение к материнству и даже отказ от него демонстрировали не только известные россиянки. Это явление выходило далеко за рамки литературной богемы. К. Г. Юнг считал, что отрицание материнства для женщины, несмотря на всю противоречивость этого акта природе, является одним из древнейших «архетипов материнства»