Смертный приговор - [5]

Судя по настроению Макрейнолдса, с которым они встретились после обеда, тот тоже был явно не в духе. Он даже не стал обсуждать с Кочраном, что им делать дальше. Он выслушал молча, пару раз кивнул в знак согласия, а в одном месте даже нервно сглотнул слюну. Затем так же молча нахлобучил на голову шляпу, и они вместе отправились к вдове убитого аптекаря.

Миссис Сойер тоже сильно изменилась за прошедшие месяцы. Куда подевалась милая голубоглазая блондиночка с роскошными золотистыми кудрями и кукольно-розовым личиком? Женщина заметно постарела. Стоило им завести разговор об убийстве, как она тут же замкнулась, потом вдруг сорвалась на крик и все время нервничала, снедаемая какими-то внутренними страхами. А под конец вообще закатила им истерику.

Миссис Сойер продолжала упорно стоять на своем: ее мужа убил именно Джонни Палика. Ну вот, подумал про себя Кочран и тяжело вздохнул, ненависть и одиночество сделали свое черное дело, за считанные месяцы превратили цветущую молодую женщину в злобную старуху. Было решено пока не трогать двух других свидетелей. Какой смысл допрашивать их по новой, пока они не вытрясут что-нибудь стоящее из вдовы? Вечером того же дня Макрейнолдс поехал в управление и снова погрузился в изучение старых оперативных сводок, пытаясь найти в них хоть какую-то зацепку, которая помогла бы им установить местонахождение Джонни Палики на момент совершения убийства. И почти в это же самое время Кочран и Элен Морисон заступили на первое совместное ночное дежурство, прямо напротив бара «Клеверок» на Третьей Авеню.

Отныне они коротали на своем посту все вечера до поздней ночи, просиживая по шесть-семь часов в салоне припаркованной под аркой моста машины Кочрана. И так изо дня в день, семь раз в неделю. Все это время над их головами мерно перестукивали колеса проносившихся по мосту поездов подземки. Было холодно и неуютно, неласковый мартовский ветер пронизывал до самых костей, но выбора не было. Надо было ждать. Около двух часов ночи Кочран отвозил девушку домой и, наспех осушив по дороге чашечку кофе, ехал к себе. Он совсем выбился из сна: возможно, виной тому был кофе, а может, что-то другое. В постели он долго ворочался с боку на бок, пытаясь заснуть, потом забывался на какое-то короткое время и тут же подхватывался в полной уверенности, что его кто-то зовет. Голос звучал издалека, но Кочран слышал его отчетливо и ясно. Впрочем, нет, сам голос он не слышал или слышал его каким-то внутренним слухом, не как обычный звук. И тем не менее, Кочран безошибочно знал: это зовут именно его. В конце концов, он так привык к голосу, что стал воспринимать его как некую объективную реальность, неизбежный атрибут своего нынешнего бытия с его бесконечными ночными бдениями.

Он знал, о чем его просит голос. Собственно, он знал это с самого начала, с того момента, как только услышал его впервые. И он ничего не мог сделать. Ровным счетом ничего: ведь ходатайство об освобождении Джонни Палики из-под стражи в связи с прекращением дела могло быть подано только на основании новых свидетельских показаний, а для этого им с Макрейнолдсом был позарез нужен тот, другой человек, которого опознала девушка. Они же не могли его найти. И понятия не имели, где и как его искать. Вначале в их распоряжении было двенадцать недель. Потом недель осталось десять, восемь, и наконец, шесть. И никаких результатов, полный ноль. Ни у Макрейнолдса, перекопавшего все архивы в полицейском управлении, ни у них, несших свою вахту у бара.

Изредка, когда у Макрейнолдса наступал короткий просвет в работе с документами или, наоборот, когда от обилия бумаг уже начинало рябить в глазах, он бросал все и приезжал к ним, чтобы немного развеяться. Просиживал вместе с ними пару часов, и все трое при этом чувствовали себя немного не в своей тарелке. В остальные же вечера Кочран и Элен Морисон дежурили вдвоем. За это время Кочран уже успел как следует рассмотреть девушку и мог описать ее внешность в мельчайших подробностях. Но ничего личного при этом он не испытывал: никаких чувств, никакой эмоциональной приподнятости. Темные волосы, порой ему казалось, что он даже знает, какие они на ощупь, мягко очерченный нежный рот. Такие губки у других девушек ему категорически не нравились. А вот в Элен Морисон ему нравилось все. Впрочем, он никогда не думал о ней так, как думал о других девушках, с которыми у него случались интрижки. Да и о каком романе со свидетельницей можно было мечтать? На протяжении бесконечных, монотонных вечеров они едва ли перекинулись десятком фраз. Сама ситуация требовала от каждого из них максимальной собранности и предельной концентрации внимания. В таких условиях любой нормальный разговор просто невозможен. И, однако, вопреки всему и вся между ними установилась некая особая близость, что было совершенно ново и необычно для Кочрана в отношении с женщинами. Впрочем, у него не было времени задумываться над подобными пустяками.

Иногда на Элен Морисон нападало нетерпение: вместо того, чтобы сидеть себе тихонько и ждать, когда же появится тот, кто им нужен, она начинала допекать Кочрана попытками найти сходство с неизвестным у какого-нибудь случайного посетителя бара. В один прекрасный день, где-то на шестой неделе их дежурств, он не выдержал и постарался, как можно спокойнее, чтобы не обидеть девушку, объяснить ей, что в их деле нельзя пороть горячку. Единственное, что им остается, втолковывал он ей, это запастись терпением. Терпение, терпение и еще раз терпение. Нельзя подгонять события. Все приходит вовремя к тому, кто умеет ждать. В конце концов, Элен тоже была вынуждена признать правоту его слов: надо ждать.