Смертеплаватели - [130]
Отхлынуло. Но потом началось опять.
И вот теперь позвала кира Виола, эта удивительная женщина, похожая на языческих богинь — на Артемиду, Афину… Предупредила. Сказала, что она, Зоя, — одна из тех, на кого самим Провидением возложен подвиг: во имя Господне дать отпор князю мира сего, остановить его пришествие. Для этого надо не только напрячь всю свою волю, но и привлечь к борьбе как можно больше ближних.
Где и как мы встретим дьявола и аггелов его, спросила Зоя — и получила ответ. Подобно тому, как войско, вступая в страну, первым делом штурмует пограничные крепости, чтобы не оставить в тылу очаги сопротивления, — слуги зла попытаются прорваться именно там, где соберутся верные Христа дать им бой. Пора, препоясавшись храбростью, встать во имя Божье…
Лесистый склон горы был усеян глыбами старого обвала. Присев на одну из них, мшистую и нагретую, Ахав рассеянно гладил кору росшей рядом сосны. После третьей своей жертвенной гибели и нового воскресения он ощутил, что более не способен на великие дела. Словно простой крестьянин, ялма-виник, поселился на околице родного города. Своими сильными руками сложил себе домишко, ухаживал за маисом и бататами; подумывал уже о женитьбе и детях, но тут пришло это.
Они являлись не только ночами, но даже днём, когда Ахав ложился передохнуть. Сгустки тьмы со сверкающими пятнами глаз — существа Шибальбы, девятиярусной преисподней. Подползали, настойчиво бормоча, стлались дымными струйками. Порой Ахав не видел их, но чуял мертвящий запах и слышал шёпот, подобный шипению многих змей.
Он знал о страшном нижнем мире столько же, сколько и все майя. Знал древнее предание — о том, как боги Шибальбы обманом зазвали к себе и убили двоих братьев, красавцев и силачей; как пара близнецов, зачатых чудесным образом сыновей одного из убитых, отправилась в подземелье мстить за отца. Чудища долго терзали юношей, затем сожгли живьём, — но близнецы воскресли (тогда это могли только герои), вторично спустились в Шибальбу и прикончили-таки злых владык. В конце концов, храбрые братья стали солнцем и луной. Ахав понимал это так: тьму победила светоносная сила, до поры скрытая в близнецах, а затем разлившаяся по Вселенной. У него самого такой силы не было; Ахав, хоть и умирал трижды, оставался просто человеком.
Затем, начиная с определённого дня, настырный шёпот стал вполне осмысленным. Посланцы Шибальбы говорили ужасные и соблазнительные вещи. О том, что хозяева преисподней намерены выйти наружу и захватить подсолнечный мир; что они свергнут с престолов всех небесных богов и принесут их в жертву. Это будет большое, самое большое жертвоприношение с начала времён; напитавшись кровью горних божеств, подземные обретут дивную мощь, овладеют всем белым светом. Ахава же они сделают властелином людей, правителем над правителями; пусть творит что хочет, кладёт на алтарный камень хоть целые народы, — власть Шибальбы не ставит пределов никому и ни в чём. Все будут счастливы, убивая или умирая…
«А может, и правда?» — мелькало подчас в усталом мозгу. Хотелось поверить, поддаться. С детства Ахав полагал, что жизнь — в нарастании боли, в умножении её оттенков; так угодно небожителям, так мы доказываем им свою верность и преданность и заслуживаем блага для своего народа. Он всегда сознавал себя лишь жертводателем; но ведь для священнодействия нужен ещё и жрец! Новый, искушающий поворот судьбы: стать величайшим ахкином, заносящим каменный нож над мириадами смертных!.. И всего-то для этого надо — однажды от всей души, без малейших сомнений позвать тех, из глубин…
Ах, если бы всё было так просто и однозначно! Вслед за желанием испытать те жгучие страсти, что сулили выходцы из подземья, — порывом приходило отвращение. Мерзкими были эти шорохи, шёпоты, холодные извивы полуневидимых тварей. И предложения их были недостойны мужчины из рода Пек.
Нынче стало совсем плохо. Бросив обдирать зёрна с початков, пользуясь на редкость погожим для этой поры днём, Ахав ушёл в лес, чтобы собраться с мыслями, одолеть нестерпимое раздвоение чувств. От тепла и тишины он скоро успокоился, медленнее забилось сердце. Склонив голову, более не обременённую причёской-башней, Ахав задремал…
И Она явилась ему — доселе незнакомая, но, несомненно, не из числа смертных, хоть и не названная в кодексах среди богинь; женщина, непохожая на индеанку, бледно-смуглая, рослая, точно воин, с грозно сверкающими глазами на точёном лице. И Она сказала ему так, как никогда не говорят мужчинам женщины:
— Встань, Владыка Пёс! Теперь не время жертв, а время войны. Злобные тени подземья, обители погибших душ, обступили тебя. Они предадут, и обманут, и обманом заставят тебя совершить неслыханные злодейства — чтобы заполучить тебя в свой мрачный мир, на вечные муки. Но не ножом, не копьём должен отразить ты их, а твёрдой верой и любовью к светлым богам. Собирай народ свой. Скликай горожан.
Ахав открыл глаза. Встал. Расправил плечи.
…Теперь они обступали его все вместе — ракшасы из жуткого царства Ямы и «красные кхмеры». И районный комиссар Санг Пхи явил, наконец, свою истинную сущность, всегда сквозившую в его полулюдском облике: предстал нагой, косматый, весь в засохшей крови и с ожерельем из отрезанных голов на мощной шее. Мальчики-соансроки, малолетки из безопасности, вились вокруг голодными духами, сверкали жадно огнями в провалах глазниц на обтянутых кожей черепах.
