Смертеплаватели - [132]

Позднее, вспоминая о том жутком часе, грек непременно приводил строки из «Одиссеи»: «Все они, вылетев вместе бесчисленным роем из ямы, подняли крик несказанный; был охвачен я ужасом бледным…» О чём молили его люди, отпихивая друг друга, чтобы упасть на колени как можно ближе к кинику, коснуться его бороды или грязного хитона? Он не сразу понял. Вроде бы от него, Левкия, зависело: получат ли политы некую особенную, невероятную свободу, свободу делать что угодно, без всякого удержу… Потеряв стыд и достоинство, бормотали сограждане сущий бред — о том, что они жаждут пиров, и пьянства безудержного, и любовного соития всех со всеми, и неслыханных кровавых развлечений.

Лица молодые и старые, искажённые неистовством, крича оглушительно, придвинулись вплотную; слюна летела изо ртов, текли грязные слёзы. Чьи-то пальцы крючьями впились в его плечо, кто-то пнул под коленку, другой кулаком огрел по спине. Багровый от натуги, потерявший всю свою нежную красоту Клитандр дико вопил: «Дай их нам, старый козёл, слышишь? Дай их нам всех, ВСЕХ!..» Видимо, речь шла о женщинах. Или о мальчиках. Или обо всех сразу.

…Ныне любая плоть способна оказаться лживым маревом. Это просто не могут быть его добрые ученики и воскресшие горожане. Так подумал Левкий, барахтаясь и уже почти задыхаясь под грудой потных тел. А подумав, пустил в ход всю свою немалую волю, отрешился на мгновение от чувств телесных и твёрдо сказал себе: этих людей нет.

И они исчезли. Песок вокруг лежанки был изрыт, сено размётано; разбит горшок с остатками горохового супа, стоявший в ногах лежанки. Точь-в-точь следы жестокой борьбы. Но ведь и сам Левкий, борясь с фантомами, мог сделать это. А синяки и набухающие кровью борозды от ногтей — тоже сам?… Киник с сомнением глянул на свои короткие, обгрызенные до кожи ногти.

Внезапно всё стало для него ясным, будто самый солнечный из приморских дней. Добыв из заветного уголка между камнями амфору с вином (настоящим, не подаренным Сферой, а купленным на городском рынке), Левкий отпил хороший глоток. Затем сел, скрестив ноги и не выпуская амфоры; приложился к ней подольше, вытер губы — и сказал в пространство, зная кому:

— Твои штучки, варвар, жирный боров! Ну, попадись мне…

Вечером вместе со снегопадом, ронявшим мокрые бесформенные хлопья, появилась Аиса. Не привезла никакой добычи. По привычке обтерев и поставив в стойло рыжего, задав ему корму, — вошла в дом; копьё не прислонила, как обычно, в прихожей, а бросила на веранде. То были признаки большого волнения, расстройства, редкого для моей храброй подруги. Стащив сапоги и также оставив их по дороге, один за другим, Аиса прошлёпала в кухню, где я как раз занимался приготовлением кофе, и сломлено опустилась на стул. Сидела задом наперёд, ногами обхватив спинку стула, сложив на ней руки и на них утвердив подбородок. В другое время я бы порадовался такому личностному прогрессу: сапоги носит не на босу ногу, а надевает толстые шерстяные носки; одолела презрение к мебели, — в другое время, но не сейчас. Такие у Аисы были потерянные, глядящие внутрь глаза; такая трагическая складка между шнурками-бровями…

— Дайвы гнались за мной, — сказала она. И, отхлебнув кофе из поданной мною чашечки (ещё одно завоевание последних дней), погодя добавила:

— Скоро будешь прикрывать моё стремя.

XXIII. ОТКРОВЕНИЕ Ментофильм (проекция в мозг) Рагнара Даниельсена для открытых

Конец света — переворот равновесия, отделение

сознания, в конце концов достигшего совершенства,

от своей материальной матрицы, чтобы отныне

иметь возможность всей своей силой покоиться в

боге-омеге.

Пьер Тейяр де Шарден

Эта Вселенная мрачна и ужасна для людского взгляда. При виде её приходят мысли о низких горных пещерах или древних шахтных выработках, где приходилось двигаться ползком; о сводах могильных склепов… Виола узнала о ней, посетив — единственная из всех, когда-либо живших, землян посетив во плоти — мир Абсолюта, гавань Причинного Океана, куда сплываются парусники окончивших свой цикл мирозданий. Космос, предшествовавший нашему… В нем нет ни звёзд, ни планет, а лишь бесконечно широкие и длинные слои ноздреватого серо-коричневого камня. Пространство, разделяющее пласты, заполнено пылью и обломками породы. Некоторые из плавающих лепёшек раскалены ядерными реакциями; там — багрецом горят пятна на жёсткой коре пустынь.

Вот, рядом с границей раскалённого круга, в тепле и дымке стелющихся газов — что-то на камне, более нежное и эфемерное, чем любой лишайник; налёт зеленовато-белой пушистой плесени… Секунда — и робкий островок жизни стёрт метеоритным градом.

Постепенно, за миллиарды земных лет, плесень обретает способность заползать под большие глыбы, прятаться там… Развитие здесь невероятно медлительно. Вселенная уже почти оканчивает свой цикл, когда пушистые плёнки становятся разумными, владеющими энергией существами.

Наступают закат и гибель прошлой Вселенной. Её расширение становится роковым. «Слоёный пирог» каменных листов, застроенных поначалу сверкающими, затем брошенными и тёмными сооружениями, — городами? — начинает крошиться, трескаться. Миллионолетия спрессованы в секунды фильма. Скоро перед нами сплошная, заполняющая всё пространство туча пыли и обломков. Затем остаётся только пыль, но и она обречена на исчезновение. Распадается всё, вплоть до атомов. Вот и осталось серое ничто вместо мироздания. Однородный всеобъемлющий газ.