Смерть выдает себя - [2]

— Сменил бы хоть фамилию, Петь, — обвивала она по ночам — словно душистый горошек водосточную трубу — тонюсеньким голосочком мощнейший, обхвата в три, мужнин храп. Бедняжку не звали больше ни на один спиритический сеанс, если не считать одного дома, где хозяин лишился дара речи еще лет двадцать назад, будучи поднят — одною лишь силой мысли знаменитого отечественного медиума-самородка Куцеватого — на воздух, прижат к потолку и продержан в таком положении до самых петухов.

— Не сменю, не ной, ни у кого больше такой нету, — отвечал жене Петр Иваныч сквозь сон, утыкаясь ликом в подушку и подкладывая себе под щеку нос. Дарья Ильинична слушала — уж в который раз — этот поглощаемый подушкой голос: му-му-му, и — опять же в который раз — говорила себе: «Тиран, душитель свободы… Бенкендорф…»

— Как! Как! — восклицал Савва Олегыч, обращаясь к Дарье Ильиничне, которая пробегала глазами, прежде, чем окончательно передать в редакторские руки свои «Советы вредителя», как следовало бы переименовать эти фантастические пасквили на тему садоводства, в то время как Петр Иваныч, сопровождавший жену исключительно на предмет покупки на обратном пути заграничной пелеринки «Saute dans le bateau», то есть «прыгай в лодку», тихонько скучал себе в уголку. Между тем Савва Олегыч, обрушив на свою оппонентку с дюжину трассирующих «как», откинулся на спинку стула, и, утерев батистовым платком мельчайший лобный бисер, сказал:

— Как, вы не читали сегодняшнего номера «Стража?»

— Разве вы не знаете, что я читаю только пятничного «Стража», да и то лишь мой раздел. В остальном же я предпочитаю «Нил», «Оттуда» и «Детей Царя Небесного».

Отвечая так, Дарья Ильинична предполагала, что Мискин затевает обычную игру, за которой вот-вот последует жаркий спор двух, как мысленно она выражалась, «истребительных натур». Каково же было ее удивление, когда Савва Олегыч торжественно проговорил:

— Отныне, дорогая моя Дарья Ильинична, вы сможете читать не только пятничного «Стража», но и субботнего, и воскресного, и понедельничного, и вторничного, и — нет, по средам мы не выходим — поелику газета наша меняет свое направление и берет — прошу вашего внимания, сударыня — курс на остров… Уруп!

Дарья Ильинична опустилась на стул, бледнея и тоже покрываясь испариной.

— Газету… (голосом, которым иная воскликнула бы: «Воды!», а иной: «Вашу руку, я ранен»…) где читать?

— Не трудитесь, я сам прочту. Внемлите же гласу обращенного.

«Задолго предугаданная трагедия.

Вчерашние газеты, в том числе и «Страж», уже сообщали о трагической смерти г. Пешковича, без сомнения первой скрипки нашего города, замечательного виртуоза и тонкого интерпретатора в духе новейшей романтической школы. Однако общественности предстоят еще большие потрясения в связи с нашим решением предать гласности тот факт, что смерть артиста, наступившая во время публичного исполнения им рапсодии «Пушкин» для скрипки соло, соч. г. Турчака, еще месяц назад была предречена, причем с точностью до одной минуты, г. Загвоздкиным, который тогда же под большим секретом поведал о своем печальном провидении редактору «Стража» г. Мискину. Итак, со следующей недели читайте в нашей газете серию очерков этого выдающегося предсказателя под общим их названием «Смерть выдает себя».

— Ну, что скажете?

Дальше случилось то, чего Мискин менее всего ждал. Петр Иваныч Фыфкин, предварительно как-то странно крякнув в своем уголку, вдруг весьма вызывающим тоном проговорил:

— Я надеюсь, что это шутка, милостивый государь? — При этом он двинулся в направлении редактора с таким свирепым видом, что того охватило чувство безотчетного страха.

— Нет, многоуважаемый Петр Иваныч, никак нет, — ответствовал он тем не менее не без запальчивости.

— Вы уверены, что это не шутка?

— Совершенно-с.

Пауза.

— В таком случае, — сказал Петр Иваныч, — история эта относится к разряду тех, за расследование которых мне платят жалование, — ибо надо сказать, что был он, Петр Иваныч Фыфкин, полицейским следователем.

— Не обессудьте, Савва Олегыч, сейчас я нахожусь при исполнении служебных обязанностей, а посему, — Петр Иваныч впервые встречался с работодателем и идейным противником своей благоверной тет-а-тет, да еще не просто так, а в качестве лица должностного — а посему, — но тут он вспомнил эти проклятые марсельезы, завершившиеся досаднейшей и глупейшей выходкой с вызовом и, вспылив — в сущности против себя же, разом выпалил: — а посему обязан предупредить, что умышленное сокрытие, равно как и искажение фактов, вам известных, чревато самыми печальными для вас последствиями. Не обессудьте.

— Да помилуйте, милейший Петр Иваныч (при слове «милейший» Петр Иваныч поморщился: обращение неуместное), я считаю своим священным долгом оказывать посильную поддержку действиям властей, на каком бы уровне они ни предпринимались.

Петр Иваныч опять поморщился, теперь уже при слове «уровень».

— Коли так, то я вам буду задавать вопросы, а вы мне отвечайте. Когда именно телепат Загвоздкин поведал вам о предстоящей смерти Пешковича?

— Ну, точно день я вам сейчас не могу… но это не трудно узнать. Это было… накануне первого аншлага, который мы затем давали чуть ли не ежедневно на протяжении целого месяца… ну, по случаю готовящегося музыкального вечера, ну, этого вечера. Я сейчас возьму подшивку и проверю.