Кончиками пальцев брат Томас разломал тонкую корочку льда в тазу. Потом осторожно побрызгал в глаза ледяной водой и протер их, прогоняя остатки бессонной ночи. Проводя мокрыми руками по щекам, чтобы смягчить грубую рыжеватую щетину, он подумал, что отец Ансельм — священник Вайнторп Касл, гостеприимно предложивший разделить свою комнату, — скорее всего, уже пошел служить мессу. Брат Томас поежился от пронизывающего холода. Хотя он всегда был требователен к себе, сегодня мысль, что нужно соскрести с лица щетину, вызывала у него отвращение. Это утро было каким-то особенно промозглым.
— Я становлюсь неженкой, — пробормотал молодой монах себе под нос и потянулся за кривой бритвой. Несмотря на всю свою ненависть к затерянному в глуши Тиндалу, монастырю у берегов Северного моря, где он жил начиная с прошлого лета, там, когда раз в неделю приходило время побриться, у него всегда бывала под рукой горячая вода. Теперь, попав в более чем спартанские условия, он понял, что за те несколько месяцев незаметно для себя привык к этому прежде неведомому, удобству. Подсмеиваясь над самим собой, он с удивлением поймал себя на том, что скучает по Тиндалу.
— Вот дерьмо! — воскликнул он, порезавшись. Наказание за пропущенную мессу, решил он, выхватив из таза осколок льда и прикладывая его к ране до тех пор, пока обжигающе холодная вода не перестала окрашиваться в розовый цвет. Кисло усмехнувшись, Томас молча поблагодарил своих друзей из саксонской деревни рядом с монастырем за то, что они научили его некоторым из своих колоритных словечек. Его собственному англо-норманнскому языку часто недоставало резкости, действующей так благотворно в подобные огорчительные моменты.
С порезами на лице, зато гладко выбритый, Томас покинул относительно теплую комнату отца Ансельма, спустился по мучительно искривленным каменным ступеням вниз мимо большого зала и погрузился в сутолоку раннего утра на внутреннем дворе замка. Ребенком он какое-то время жил в одном из замков своего отца, но сие благословенное нагромождение камней не имело с тем ничего общего. В Вайнторпе было не только страшно тесно, он еще обладал сомнительным преимуществом стоять в самой чаще девственного леса, шедшего вдоль границы с Уэльсом. Дикое место, конечно, но Томас понимал, что только себя одного должен винить в том, что оказался здесь.
Вайнторп принадлежал отцу настоятельницы его монастыря, барону Адаму, и когда болезнь в семье потребовала, чтобы настоятельница Элинор проделала весь долгий путь обратно, в свой родной дом, Томас согласился ее сопровождать. Тогда он воспринял эту идею с восторгом. При мысли о смене декораций сердце в нем трепетало, и он готов был практически на что угодно, лишь бы убраться подальше от туманов и запаха рыбы, которой насквозь провоняло все побережье Восточной Англии. Знай он только, что меняет один убогий ландшафт на другой, то очень может быть, что и засомневался бы. Но, впрочем, может быть, и нет. Здесь, по крайней мере, воздух не пропитан испарениями гниющих водорослей. Он улыбнулся. Возможно, род Вайнторпов и питал пристрастие к диким местечкам вроде Уэльса или Восточной Англии, но Томаса всегда будут привлекать более цивилизованные прелести Лондона.
Он остановился осмотреться. Всего несколько дней прошло, как они приехали сюда, и у него еще не было достаточно времени, чтобы освоиться. В такой крохотной крепости, больше подходящей для того, чтобы отражать натиск диких валлийцев, только дурак стал бы бродить наугад, разве что он мечтал бы грохнуться на землю, сбитый с ног спешащим слугой, или получить по голове от солдата, размахивающего пикой. Он поглядел по сторонам в поисках безопасного пути в этом муравейнике.
Да тут поистине бедлам, думал он, ища и не находя верной дороги на кухню, где он рассчитывал получить хлеба и кружку эля, чтобы позавтракать. Слева от него из раскаленного горна кузницы уже вырывалось пламя, и грохот молотков по раскаленному докрасна железу скоро должен был заглушить царящую кругом невыносимую разноголосицу. Мужчины гнали стадо визжащих свиней к узким воротам, где за низким деревянным мостом начиналась роща и желудевый выгон. С другой стороны, справа, среди свиней и мужчин проталкивались женщины. Одни спешили, согнувшись в три погибели под тяжестью огромных груд белья, другие, с побелевшими от холода пальцами, шли, еле управляясь с тяжелыми ведрами, полными колодезной воды. Гуси, возмущенно гогоча, вырывались у них из-под ног, когда женщины торопились поскорее спрятаться в тепло.
Хотя ночью и выпал снег, белый, словно покров Девы Марии, его хлопья, легкие, как кружево, успели с тех пор превратиться в грязь всевозможных цветов, смешавшись кое-где с такой дрянью, что Томасу не хотелось даже думать об этом. Ступив со всеми предосторожностями на открытый двор, он почувствовал, как подошва ноги тут же стала неметь. Для его обуви без каблука, на тонкой подметке земля была слишком холодной. Стоило отвлечься, как нога тут же скользила, и в следующее мгновение он рисковал оказаться лежащим на земле, в навозной жиже. Никогда ему не стать деревенским жителем, подумал он, — вывод, к которому ему уже не раз довелось прийти за время своей невольной ссылки, вдали от милого сердцу города. Попеременно скользя то одной, то другой ногой, он шевелил пальцами, чтобы они не застыли окончательно, и страстно мечтал о паре грубых кожаных башмаков.
