Смерть выдает себя - [3]

— Не трудитесь, я сам проверю. Почему в вашей памяти связываются эти два события — пророчество Загвоздкина и первый аншлаг, какая между ними связь?

— Самая прямая. Покойный Пешкович принес в редакцию программу концерта, которая, по его желанию, начиная со следующего дня, должна была регулярно печататься в нашей газете… он это делал уже не впервые, он всегда отличался некоторой назойливостью по части рекламы… в конце концов это, возможно, имело смысл.

— Простите, Савва Олегыч, мы отвлеклись, что же телепат?

— Ах да, господин Загвоздкин в это время находился в моем кабинете и тогда же вынес свой ужасный приговор.

— Так значит, эти двое господ совершенно случайно встретились друг с другом в присутствии третьего господина — я разумею господина Мискина?

— Ну, если вам угодно…

— При этом какое дело привело Пешковича к этому третьему господину, понятно, а вот что же было угодно телепату от него? Насколько я помню, ваше увлечение сверхчувственными явлениями всегда носили негативный характер. Или, может, Савва Олегыч, это был ваш старый знакомый, который забрел, так сказать, на огонек, случайно?

— Нет, нет, господина Загвоздкина я раньше не знал, это была первая наша встреча, если не считать, что я уже успел к тому времени ознакомиться с материалом, предложенным им нашей газете.

— Материалом метафизического свойства, я так понимаю?

— Да, совершенно верно.

— Но на что же он мог надеяться, зная, что «Страж» держится направления, при котором совершенно исключены такого рода публикации? На то есть «Нил», «Дети Царя Небесного», «Оттуда».

— Видите ли, существует нечто вроде корпорации, точнее профессионального союза людей, пишущих на подобные темы и сотрудничающих в названных изданиях. Перефразируя известную поговорку, замечу, что легче верблюдице пролезть в угольное ушко, чем новичку урвать себе местечко на страницах «Нила», или «Детей». Не подлежит сомнению, что он уже побывал всюду, прежде чем, наконец, пришел ко мне.

— То есть прислал к вам, как вы выражаетесь, материал.

— Именно, который мы… который я вынужден был в силу прошлого своего мировоззрения отклонить.

— А-а, понимаю. И тогда автор сам пожаловал к вам, чтобы забрать отвергнутую статью и случаем повстречал здесь Пешковича, в котором мгновенно признал покойника, то есть покойника в скором будущем. Загвоздкин дожидается его ухода — или он отозвал вас в сторонку? — и сообщает вам о сроках преставления с пугающей точностью. Месяц проходит, оракула сбывается, ваше мировоззрение меняется в корне, отныне «Страж» всегда готов предоставить свои страницы великому прорицателю Загвоздкину. Ну, так?

— Простите, Петр Иваныч, как человек мало-мальски разумный, я чувствую, что вы куда-то клоните, больше того, я даже вижу куда. Очень сожалею — мотив для убийства недостаточен.

— Поверьте моему опыту, достаточен. Впрочем, это вы говорите об убийстве, а не я. Я, сударь, — молчок, я лишь перечислил факты.

— Оставьте, Петр Иваныч, я вижу, к чему вы ведете. Но, насколько мне известно, смерть наступила от закупорки венечной артерии.

— Э, батенька, да вы эскулап. Разве производилось вскрытие? Хотя, забыл — журналисты всегда торопятся с выводами.

— Хорошо. Убили, согласен. Загвоздкин убил, чтобы прославиться. Спрятался среди публики и из лука невидимой стрелой его уложил — аккурат в указанном месте.

— Вы хотите сказать — в указанное время?

— Нет, я хочу сказать в указанном месте. Загвоздкин указал место в нотах, то есть звук, взяв который, артист, как говорили римляне, станет богом.

— Бр-р-р! — Петр Иваныч зафыркал, затряс головой, как кот, на которого из окна вылили ведро с водой. — Фр-р-р! Вы же пишете в своем «Страже»: смерть была предсказана с точностью до минуты. А теперь вы говорите про какие-то ноты.

— Ах, Петр Иваныч, в коротеньком сообщении я просто не стал вдаваться в подробности того, чему будет посвящена огромная статья в ближайшем номере. В действительности предсказание было сделано в той форме, в какой я вам сказал. Когда Пешкович ушел — он ведь забежал на одну секунду — Загвоздкин стал листать ноты, позабытые им на моем столе, и вдруг сказал: «Через месяц, в концерте, на этой самой ноте он умрет…»

— После чего вы, разумеется, выставили его вон…

— Разумеется. Но когда это произошло на моих глазах, я испытал то же, можно сказать, что Савл на пути в Дамаск.

— Ну, ну, не кощунствуйте.

— Я и не кощунствую. Я говорю, что есть. Вообще, должен вам заметить, что я не из тех, кого легко водить за нос.

— А вы не заблуждаетесь на свой счет?

— Нисколько.

— И вы верите в пророческий дар господина Загвоздкина?

— Да, ибо никаких разумных объяснений произошедшему я найти не мог, как ни пытался. Я ведь, как и вы, вначале подумал о mors te debit, или — как его еще называют — змей-горынычевом яде, действие которого можно рассчитать с точностью до минуты, в зависимости от того, к чему он подмешан и какова дозировка, причем принявший его вплоть до последнего момента не будет чувствовать признаков отравления.

— Нет, для журналиста вы поразительный токсиколог, а главное — вы изрядный сердцевед. Я и в самом деле думал о «змей-горыныче». Объясните, почему это исключено, и тем самым вы снимете подозрение не только с Загвоздкина, но и с себя, ибо вы проявляете для журналиста уж слишком хорошее знание ядов, их свойств. Чувствуется, так сказать, лапа эскулапа — в конце концов, как знать, не было ли у вас своих причин желать смерти для Пешковича… (Мискин улыбнулся, но побледнел, что не укрылось от Петра Иваныча)… ну, хотя бы в рекламных целях, ха-ха-ха. Ну, как я вас?