Смерть швейцара - [51]

Тарпановых — это по женской линии, и были в чуть более дальнем родстве через принцев Цу Гротенау.

Евлампий с благоговением снял шапку и в очередной раз скомкал ее в руках. Казалось, ничего более удивительного ему не приходилось в жизни слышать.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Первозванский краевед выложил перед гостями все, чем обладал. Казалось, если бы его попросили, он выскочил бы из собственной кожи. Во-первых, Евлампий отказался от гонорара, а во-вторых, как Аристарх ни отнекивался, тот именовал его исключительно «ваша светлость». В этом, признаться, не было ничего уничижительного для хозяина: складывалось ощущение, что краевед преклонялся не перед человеком, а перед тяжестью веков, осенявших фамилию Собилло. Разумеется, были найдены и продемонстрированы книги, где предки его светлости представали во всей, так сказать, исторической красе.

Открыв толстенный фолиант, Евлампий, захлебываясь от восторга, зачитывал из него отрывки Ольге, которая раскладывала по тарелкам бутерброды. Аристарх в этот момент с головой ушел в том, где в заглавии было сказано: «Рогир ван дер Хоолт и его время».

— Вы только подумайте, Оленька, как сказа— но-то? — торжественным голосом взывал к ней Евлампий, переворачивая страницы книги, пока Ольга на разделочной доске строгала семгу и намазывала маслом кусочки хлеба. — В лето 1657-е к Первозванску подошли войска польской короны во главе с коронным гетманом Собилло и встали вокруг него лагерем.« И бысть сеча ужасна и люта», — процитировал он отрывок.

Ольга, правда, сделала из прочитанного свои собственные, женские выводы.

— Это что же получается, что Листик у меня — поляк? — спросила она, нахмурившись. Менее всего, признаться, ее волновала национальность ее любовника. Поляк — так поляк, думала она. И Бог с ним. Другое дело — как ему при этом удалось заделаться герольдмейстером Столичного российского дворянского общества, вот что интересно.

— Оленька, ну это же так просто, — объяснил Евлампий. — Ведь в прошлом веке Польша входила в состав России, следовательно, польские дворяне стали русскими — вот и все.

— Нет, не все! — крикнул из комнаты Аристарх. При всей своей занятости, он отлично слышал, о чем говорилось на кухне. — Собилло — литовский, а не польский род. Сначала Литва входила в состав Польши, а уж потом — Российской империи. Теперь, впрочем, думать об этом нечего.

— Как это нечего? — возразила Ольга, закончив намазывать ломтики хлеба икрой. — В Литве у тебя, Листик, возможно, остались родовые владения, и их надо затребовать. Зачем добру пропадать?

— У них там своя, литовская линия проявилась, — отозвался из комнаты Аристарх, — а наша слишком уж перемешалась с русской аристократией... — И потом добавил совсем по-простому: — Оль, а Оль, готово уже? А то жрать очень хочется...

Ольга, повинуясь этому древнему, как мир, мужскому воплю, ответила столь же традиционно:

— Несу, милый, несу, имей же терпение, — и вплыла в комнату, полностью снаряженная огромным подносом с громоздившимися на нем тарелками.

Неизвестно, как Ольга, но уж Евлампий-то точно впервые поел по-человечески за много-много лет. Более того, из тех яств, что находились на подносе, хотя это всего-навсего были только бутерброды, он, должно быть, почти ничего не пробовал за всю свою полувековую жизнь краеведа.

Семга, омары, анчоусы — приправленные, как надо, и должным образом устроенные на тарелочках, ожидали его самого пристального внимания. Рядом, в хрустальном графинчике, бриллиантово сверкала «очищенная» — шофер Петрик выполнил задание Аристарха досконально и в срок.

— Ну-с, ваша светлость, — оживленно промолвил Евлампий, покручивая графинчиком с «очищенной» на ладони, — позвольте выпить за успехи ваших изысканий. Они, как я понимаю, имеют отношение к собранию живописи почившего в Бозе князя Усольцева.

— Все так, — меланхолически произнес Собилло, захлопывая томик с Рогиром ван дер Хоолтом и придвигаясь к столу — единственному, если не считать книжных стеллажей, монументальному сооружению в однокомнатной квартире краеведа. — Беда в том, что успехи эти зависят от воли Провидения, а оно к нам не слишком благосклонно.

— Не вали на Бога, Листик, — сказала Ольга, раскладывая по разнокалиберным тарелочкам Евлампия анчоусы и семгу. — Мы узнали многое — даже то, о чем не имеет представления Меняйленко.

— Опять Меняйленко, — недовольно протянул Аристарх, выпивая рюмку водки и закусывая ее канапе с омаром, долькой лимона и оливкой. — Мне, по-видимому, никуда не деться от этого имени, когда я беседую, Оля, с вами. — Собилло намеренно перешел на «вы», выражая тем свое неудовольствие и некоторую ревность.

— Вы знакомы с Меняйленко? — радостно воскликнул Евлампий, будто речь, как минимум, шла о его родном отце или брате. — Хороший человек. Помогал мне, когда все до единого чиновники послали меня куда подальше, с моим проектом расчистить фреску с изображением князя Георгия. Это еще до демократического переворота имело место — тогда Меняйленко, правда, в большой силе был.

Эта новость неожиданно заинтересовала даже Аристарха, которому мысли об Александре Тимофеевиче с недавних пор только портили настроение.