Смерть швейцара - [49]

Поскольку обладатель странного имени заторопился перевести разговор на другую тему, Ольга поняла, что угодила в яблочко, но решила не касаться больше этого болезненного для Евлампия предмета. Как раз в эту минуту она подумала, что это знакомство может оказаться ей полезным.

— Вот вы о фресках говорите замазанных — я, честно говоря, в этом ничего не смыслю. Но хочу задать вам совершенно конкретный вопрос: вы слышали что-нибудь о собрании картин князя Усольцева?

— Как же, — оживился новый знакомый Ольги, — богатейшее собрание было. Боровиковский, Брюллов, Айвазовский. Князь по этой части знатоком слыл. Только вы опоздали. Его уже не существует в природе, собрания-то. Часть его — в Петербурге...

— Знаю, знаю, — заторопилась Ольга. Она уже не в первый раз слышала о судьбе коллекции князя. — А часть — в Москве, в Третьяковке. А третья часть — самая плохонькая — осталась здесь, в вашем краеведческом.

— Как, однако, вы хорошо осведомлены, — с чувством изрек Евлампий и даже приподнялся с лавки. — Хотя вы сами явно не местные, а приехали, скорее всего, из Москвы, ваша заинтересованность в культурном наследии первозванского края делает вам честь.

— Вы мне лучше вот что скажите, — произнесла Ольга, мановением ладони отметая потуги Евлампия преподнести ей комплимент. — Был ли в коллекции князя шедевр, который бы он ценил превыше всего. Такой, который бы составил украшение любого крупнейшего музея в мире. Директор краеведческого музея упоминал о картине Гейнсборо, но я знаю, что она находится в Эрмитаже.

Евлампий потер морщинистые руки и с минуту помолчал.

— Была такая картина у князя, кисти великого Рогира ван дер Хоолта. «Портрет молодого человека с молитвенно сложенными руками». Голландия, XVI век. В наши дни существует несколько ее неважных копий, но оригинал утерян. В годы революции, разумеется. Тогда, знаете ли, не только картины теряли, но и головы.

— Ну и как, по-вашему, могла сложиться ее судьба? — спросила Ольга, чувствуя, как у нее по спине волной прокатилась дрожь.

— Как, как? Сгорела в печке у какого-нибудь Михрюты, — сообщил Евлампий, доставая из кармана большие, на цепочке, часы луковицей и справляясь по ним о времени. — Или увез кто-нибудь за границу, и украшает она теперь частное собрание в очень богатом доме. Этого Ван дер Хоолта можно теперь разве что в дорогом каталоге увидеть, где, кстати, рядом всегда пишут — «полотно утрачено».

— Скажите, Евлампий — извините, не знаю, как вас по батюшке, — загораясь новой идеей, обратилась к знатоку первозванских древностей Ольга, — Рогир ван дер Хоолт — это кто?

Евлампий по поводу своего отчества ответа давать не стал. Ольга догадывалась, что оно было, скорее всего, не менее причудливым, чем его имя. Зато о Рогире ван дер Хоолте он произнес маленькую прочувствованную речь. Из нее явствовало, что означенный мастер был не только предтечей Иеронима Босха, Рубенса, Рембрандта, ван Дейка, но являлся основоположником голландского Возрождения как такового..

— Ну это вы уж наверняка преувеличили, — сказала Ольга, оглядываясь, как школьница, и от волнения закуривая свои «Севн майлд». Православный человек Евлампий тоже попросил у нее сигарету и закурил. — по-вашему получается, что этот самый «молящийся юноша» стоит столько, что на него можно весь Первозванск купить?

— Не «Молящийся юноша», а «Юноша с молитвенно сложенными руками», — поправил ее Евлампий и опять сверился со своим будильником на цепи. — Да что, черт побери, он там делает, этот посетитель? — гаркнул он таким неожиданно зычным голосом, что Ольга поняла: любитель фресок когда-нибудь и в самом деле узнает, где и когда по распоряжению Ивана Третьего был замазан лик князя Георгия в виде Архангела Михаила.

— Полотна такого класса стоят несколько десятков миллионов долларов, но это, как вы понимаете, лишь самая приблизительная оценка, — сказал Евлампий, отвечая на вопрос собеседницы. Вспышка гнева, которая его посетила, прошла мгновенно. — Вы меня извините за вспыльчивость, но годы хождений по инстанциям окончательно расшатали мне нервы.

Ольга вспомнила Константина Сергеевича, бабку из раздевалки музея, всех тех чиновников, чьи кабинеты ей пришлось посетить в течение жизни, и пришла к выводу, что у Евлампия, принимая во внимание существование, которое он вел, выдержка все еще находится на должном уровне.

— Там, в кабинете директора, сидит мой друг, — пояснила она. — Так что вы не очень-то кричите. Я могу обидеться. Он, между прочим, тоже занимается делом. Пытается получить копию списка собрания картин князя Усольцева.

— С чем я вас и поздравляю, — едко бросил Евлампий, ударяя серой заячьей шапкой по коленке. — У этой мегеры фиг два что вытянешь. Да и где еще этот список? В последний раз коллекцию князя описывали большевики — году, примерно, в двадцатом. Поди ныне, сыщи его.

— Мой приятель по роду своей деятельности неоднократно имел дела с архивами и знает, как обращаться с архивариусами. Если этот список существует, клянусь, он его найдет! — с энтузиазмом сказала Ольга. — Мне прямо не терпится заглянуть в него хотя бы одним глазком и увидеть молодого человека, сложившего ручки.