Смерть с отсрочкой - [22]
На праздновании Рождества 1935 года, устроенном для работников, к Сиднею подошла Мэри Фулден, дочка поварихи и шофера. Умную девушку, считавшую свое место горничной временным, привлекало его одиночество и образованность, и до самой весны 1936-го она к нему приставала, напрашиваясь на совместные прогулки. В первый раз они вместе отправились в полковой музей Королевских вооруженных сил Норфолка в Норвичском замке, после чего пили чай с кексом, во второй побывали на художественной выставке в том же замке. Когда Мэри спросила, куда они пойдут в следующий раз, Сидней ответил, что в Норвиче некуда больше ходить.
— В кино можно, — напомнила она.
— Не люблю кино. — В последний раз, три года назад, он смотрел в кинотеатре «Гомон» фильм «На Западном фронте без перемен», признав его постыдной прогерманской пропагандой.
Мэри предложила в среду вечером пойти вместе с ней, ее отцом и сыном кузнеца Томом Левереттом в лейбористский клуб.
— Не люблю политику, — сказал Сидней.
— Дело не в том, любишь или не любишь, — возразила Мэри. — Это все равно что потрошить кроликов. Никто не любит, но закатывает рукава и берется за дело. В любом случае приедут лекторы, расскажут о борьбе рабочих в других странах.
Сидней, отвергая все ее предложения, понемногу терял девушку. Отношения продолжались бессистемно. Она держала при себе мнение о художниках норвичской школы как о пропагандистах враждебной буржуазной идеологии, а он не доказывал, что кино — электрический опиум. Учитывая, что между ними было мало общего, Сидней не понял, почему с такой болью узнал в воскресенье 19 июля 1936 года, что Мэри Фулден поцеловала Тома Леверетта у «Белого лебедя». В тот день также пришло сообщение о выступлении испанского гарнизона в Марокко против мадридского правительства. Шли слухи о продажности республиканских властей.
Сидней спросил Мэри насчет поцелуя, и та рассмеялась:
— В щеку чмокнула. Я знаю Тома Леверетта всю жизнь!
Он поверил и в августе повел ее посмотреть «Тридцать девять шагов»,[23] однако его внимание привлек предваряющий фильм ролик новостей компании «Пате»: Германия шлет людей и самолеты в помощь испанским мятежникам. Мэри уже знала об этом. Потом, когда они у реки ели чипсы из газетного кулька со снимком, запечатлевшим прибытие в Лондон французского премьер-министра Леона Блюма для переговоров с министром иностранных дел Энтони Иденом по поводу кризиса, Сидней объявил, что идет в армию.
— Бить фашистов? — уточнила Мэри.
— Бить немцев, — поправил он.
— Ну, если ты вступишь в британскую армию, — усмехнулась она, — тебе никогда не придется бить глупых немцев. — И обрисовала политику невмешательства, обсуждавшуюся британцами и французами. Том Леверетт, сообщила она, целиком и полностью против любой политики невмешательства, о чем он заявил, встретившись с Мэри в душный «банковский понедельник»,[24] когда Сидней отсыпался после пива, выпитого на ежегодном пикнике для работников поместья.
Сидней подрался с Томом, подбив ему глаз и расквасив до крови нос под радостные приветственные крики подвыпивших зрителей. Разъяренная Мэри, упав на колени рядом с телом Тома, объявила Сиднею, что больше вообще его видеть не хочет. Сидней ушел, не сказав ни единого слова, приплелся в Уитсшиф, задыхаясь от злости, до закрытия выпивал в одиночестве за стойкой бара. Вышел, шатаясь под оранжевой полной луной, и встретился с Томом Левереттом и двумя его кузенами, выпивавшими в «Белом лебеде», которые его оставили истекать кровью в затянутой ряской канаве.
На следующее утро, во вторник 1 сентября 1936 года, Сидней должен был явиться на работу в шесть тридцать. День святого Джайлза больше века традиционно отмечался в поместье Резерфорд. Посвященная ему приходская церковь осеняла божественным духом день открытия охоты на куропаток. Множество приезжих стрелков из города получали возможность пристреляться перед сезоном охоты на фазанов, а загонщики из деревушки — спасительное напоминание, что святой Джайлз — покровитель хромых и увечных. В задачу Сиднея входил сбор отряда, состоявшего из мужчин с палками, погремушками и свистками, которые вспугивали беззащитных птиц под залпы аристократических ружей. Он прибыл на место ровно на два часа позже, усугубив опоздание хромотой и разбитым лицом. Когда сам лорд Резерфорд призвал его к ответу перед слегка изумленными символами величия и богатства, Сидней поскользнулся на гравии и разрядил ружье в сторону автомобиля герцога Бедфорда. Резерфорд пресек попытки взволнованных репортеров светской хроники объявить случайный выстрел марксистским терактом, объявив своим гостям, что стрелок, о котором идет речь, — сын героя войны, только вчера избитый единственным красным в деревне. Тем не менее вид у сына героя был потрепанный, опоздание запредельное, поведение подозрительное, популярность нулевая. Сидней Стармен был уволен на месте. Если б он выждал неделю-другую, принес герцогу и его светлости письменные извинения, умолял о пощаде, то опять получил бы работу, не в последнюю очередь потому, что Эрни Уоррен не мог без него обойтись. Но Сидней с нетерпением юноши, которому через две недели стукнет восемнадцать, никак не мог ждать. Он собрал вещи, поцеловал мать на прощание, сел в автобус на норвичской автостанции и в тот же вечер был в Лондоне.
