Смерть под Рождество - [8]

Гейл достала из буфета коробку овсяных хлопьев, американских, фирмы «Марта Уайт». Их прислала бабушка. Прежде чем поставить коробку на кухонный стол, она ее с шумом встряхнула и выжидательно посмотрела на пол. «Сумка» сдвинулась на сантиметр.

Коробка с хлопьями, в числе еще нескольких, стояла на верхней полке буфета. Так хотела бабушка: пусть Кэти Пру смотрит на них и не забывает, что корни ее в Джорджии. Элла Олден, бабушка Гейл, признавала хлопья только «Марты Уайт», утверждая, что она с первого взгляда безошибочно определит, какие хлопья «Марты Уайт», а какие произведены янки с Севера, которые думают, что их хлопья будут есть все, если добавят в них сахар. Элла Олден повторяла эти слова, стоило ей встретиться с каким-нибудь другим видом овсяных хлопьев. Это было одно из бабушкиных заклинаний, наряду с такими, как «в-нашей-семье-было-чудесное-столовое-серебро-пока-янки-не-нашли-тайник-на-заднем-дворе-и-не-украли-его», ну и несколькими другими. Подобные «псалмы» имели для нее значение не меньшее, чем те, что произносились с кафедры методистской церкви.

Гейл вздохнула, налила в чашку кофе и посмотрела на старые стенные часы — 7.46. В последнее время каждое утро у нее начиналось, как сегодня. И не то чтобы она презирала Юг, она просто больше в него не верила. Гейл начала от него отдаляться уже давно, очень давно: колледж, университет и, наконец, благословенный брак. Муж привел ее в этот холодный сдержанный мир Британии. Вскоре от ее «южности» не осталось ничего, кроме, пожалуй, легкого акцента. Она сама этого добивалась и преуспела. А потом умер Том, родилась Кэти Пру, и постепенно она все больше склонялась к тому, чтобы серьезно пересмотреть вопрос о своем безверии.

— Сегодня день работы или день Кэти Пру? — спросил приглушенный голос из сумки.

Гейл допила кофе и подошла к сумке.

— Извини, жучок. Сегодня суббота, а значит, один из маминых рабочих дней. Но все в порядке: скоро придет Лиза, и вы обе повеселитесь вдоволь.

«Сумка» на секунду задумалась.

— Я вылезу, когда придет Лиза.

— Но Лиза появится не немедленно, а… не раньше, чем маленькая стрелка будет на цифре девять. А пока я приготовлю тебе то, что ты хотела бы на завтрак.

— Я хочу построить замок и чтобы Спейс Люси его разгромил.

— Какое ваше следующее желание, моя госпожа?

— Я хочу попить коку.

Гейл снова вздохнула, пододвинула стул и села на него, стараясь наделать побольше шума.

— Я хочу кусочек кекса, — объявила «сумка».

Гейл рассмеялась и подумала: «Ну прямо вылитая бабушка».

Серебряный свет, что медленно ввинчивался в окно, стал ярче. Скоро свинцовое утро полиняет, и прохладный известковый рассвет станет не таким уж мрачным. Гейл обхватила руками плечи. Вот что ей в Англии нравилось больше всего — этот тяжелый свет, который, казалось, почти и не светил вовсе. Она попыталась представить бабушку, пропеченную солнцем Джорджии, как она, подняв голову, всматривается в хэмпширское небо. Нет, невозможно.

Из пакета начала медленно появляться головка Кэти Пру. Ее темные волосы торчали в разные стороны — видимо, пока она там сидела, они наэлектризовались. Дав пакету упасть, она не спеша выпрямилась и посмотрела на мать черными пытливыми глазами.

— Мама, а теперь я хочу овсянки. В большой миске. А ложку не нужно.

Лиза погрузила лицо в горячую мыльную воду, стараясь не замочить новую прическу. Ей было уже четырнадцать лет, когда она в первый раз вытянула ноги во всю длину ванной. Все предшествующее время Лизе приходилось тереть себя в тесной сидячей ванне их фамильного дома двухсот двадцати лет от роду. В трубах постоянно что-то булькало и трещало, вода подавалась то горячая, то холодная, но чаще всего слегка теплая. И только переехав восемь лет назад в новый дом на окраине Фезербриджа, она узнала, что такое современное жилье — своя отдельная комната, ванная и прочее. Короче, в полной мере и по достоинству оценила достижения цивилизации.

Ее мать старый дом ненавидела. В птиц, что мирно прохаживались по лужайке перед крыльцом, она неожиданно начинала швырять комья грязи. А то вдруг принималась почти в водевильных красках описывать, что за флора и фауна появились за старой плитой на кухне. Однако подобного рода вспышки гнева у нее были нечастыми. Просто в них выражались постоянные неудовлетворенность и досада, что в общем-то было не столь уж и удивительным для любого, кто вырос в разваливающемся доме, да еще в маленьком городке. Мэдж Стилвелл была известна в Фезербридже как дама веселая, правда, с юмором скорее мужским, чем женским. Это качество матери одновременно и восхищало и смущало ее подрастающую дочь.

— Клянусь тебе, Лиза, моя девочка, — говорила иногда Мэдж, натягивая красный вязаный чепец почти на глаза. — Жизнь здесь, в этой глуши, я больше не вынесу. Когда-нибудь ты вернешься домой, а меня уже здесь нет. Я уеду гулять по Трафальгарской площади, есть жареные каштаны и глазеть на голубей. Вот как я буду проводить время.

И Мэдж начинала ковылять по кухне, демонстрируя, как станет прохаживаться по лондонским улицам. Было очень смешно. Лиза и ее брат Брайан смеялись до упаду.