Смерть отца - [133]

«Миссионер» протягивает ему кусок черного жевательного табака:

– Жуй, мальчик. Челюсти будут работать, и время пролетит на крыльях.

На миг Саул задумывается. Жевание табака запрещено по законам Движения. Но в этот миг он чувствует себя, как равный среди равных. Он преступник, преступление которого ясно и определенно. И он подчиняется «миссионеру» и вталкивает себе в рот этот табак. И теперь его челюсти жуют, как у многих, окружающих его, пережевывая в воображении те байки, которые он будет рассказывать в клубе, пока воображение внезапно не останавливается: там, ведь, и Иоанна будет стоять, и глаза ее будут вопрошать: «А правда ли?»

Она будет задавать вопросы! Всегда у нее много вопросов, и на каком-то одном из них он явно запутается. Из-за Иоанны он точно запутается…

Саул извлекает изо рта табак, мягкий и клейкий. Табак приклеивается к ладони, словно никогда от нее не отклеится. Хотя он и расскажет им… И большая рука, как бы рядом, пишет перед ним на стене камеры: «Не лги! Член движения всегда говорит правду!»

Разве он сможет сделать такое, лгать группе, Белле, Иоанне, и благодаря лжи, удостоится репатриации в страну Израиля. Нет! Нет! – и до такой степени Саул потрясен, что дрожь проходит по всему его телу. Но… Разве Белла ему позавчера не сказала, что во имя доброй цели можно также и солгать. Точно сказала! И во имя репатриации в страну Израиля можно ему и солгать. Нет, не эту цель имела в виду Белла, цель, которая только лично в его пользу. Она имела виду другую цель, большую, общую…

Ночь в тюрьме была долгой, и душевные колебания были тяжкими. И вдруг, без всякой клятвы, его выпустили. Его только привели к другом полицейскому. Саул лишь подписал декларацию, что вчера сказал всю правду, и что его не подвергали пыткам в тюрьме. Затем ему вернули все его вещи, перочинный ножик, полученный им в Движении, кошелек с деньгами, и в кошельке … Боже правый! Между монетами несколько фальшивых грошей времен кайзера, которыми он намеревался воспользоваться в телефоне-автомате. Даже велосипед Иоанны вернули ему.

* * *

Около киоска, напротив скамьи сидит Отто, и рядом с ним, на низеньком стульчике, девочка. Мина ушла стирать белье в богатых домах. Две светлые косички малышки заплетены, как два мышиных хвостика, и в руках ее большой бумажный кораблик, сложенный Отто из газеты «Красное знамя».

– И ты, – обращается к Отто к Густаву, – говоришь, что вскоре поставят здесь памятник Гете?

– Скоро. И новые скамьи, сказал скульптор, поставят здесь, и площадку расширят, и посадят настоящий сад.

– Да, это совсем неплохо. К скамье привыкли. А с привычными вещами нелегко расставаться, не так ли, Густав? – и Отто сдвигает кепку на голове справа налево.

– Да, Отто.

– И поставят памятник Гете, – продолжает Отто. – Не могу уловить, что мы тут будем делать с этим Гете? Придут люди, будут задавать вопросы, и что я им отвечу?

– То, что сказал скульптор: именно для того его здесь поставят, чтобы люди заинтересовались его книгами, и читали их. Так он сказал.

– Ах, Иисус, – вздыхает Отто, – у кого в эти дни есть время – читать книги Гете?

Густав соглашается с Отто, разводит руками и уходит. Приходит Мина. Она возвращается после стирки в богатых домах, берет малышку, чтобы накормить ее и уложить спать. Отто выходит из киоска вслед за Миной – пообедать. Взгляд его падает на скамью, затем – по ту сторону шоссе, и в воображении перед ним возникает сад, который здесь посадят благодаря тайному советнику Гете. Сегодня солнце расщедрилось, и лучи его сквозят между липами. Вокруг скамьи безмолвие. Все ее обитатели собираются в другом месте. Безработные перешли на завалинки, рядом со стариками. Там они стучат картами. Дети играют по обочинам тротуаров, у высохших канализационных колодцев. Женщины встречаются у входа в дом или беседуют, высунувшись из окон. Когда прекратилась жизнь вокруг скамьи, поскучнел и киоск, и вся суматоха перешла внутрь переулка. Взвешивает Отто мысль: может, и киоск перенести в середину переулка, недалеко от трактира Флоры.

– Отто! Отто!

– Ах, Иисус Христос, мальчик!

Широким шагом Отто возвращается к киоску и берет за руку Саула.

– Мы сильно беспокоились о тебе, мальчик.

– Я сидел в тюрьме, Отто, в тюрьме!

– Не огорчайся, мальчик. За доброе дело тебя посадили.

– Правда, Отто, за доброе дело? – выпрямляется Саул. Лицо его явно выражает сомнение.

– Почему ты задаешь такой вопрос, мальчик?

– Из-за матери Хейни сына-Огня, Отто. Она же сказала, что эти листовки не хороши. Скажи, Отто, листовка хороша или нет?

– Ах, – чешет Отто за ухом, – ах, мальчик, это вопрос…

– Но ты скажи мне правду, Отто, всю правду.

– Погоди немного, и мы это обсудим. Ты ждешь?

– Да, Отто, я жду.

– Совесть, мальчик, разве не подобна сторожевому псу?

– Сторожевому псу? – удивлен Саул.

– Сторожевому псу, мальчик, которого ты дрессируешь всю жизнь. Тут кусай, там лай.

– Да, Отто, я понял.

– Погоди, мальчик, ничего ты еще не понял! Все дни своей жизни ты дрессируешь этого пса кусать, где надо, и лизать, где надо. И однажды ты встаешь со сна, и чувствуешь, что дрессировал не одного пса, а двух, не подозревая об этом. Второй выскочил внезапно, ты бы хотел заткнуть ему пасть, но он тебе не подчиняется.