Смерть отца - [131]

Только сейчас Филипп чувствует глубину безмолвия в доме.

– Фрида, – говорит он с беспокойством, – положение тяжелое, Фрида?

– Тяжелое, доктор, я ведь сказал вам, очень тяжелое.

– Пожалуйста, сделайте одолжение, вызовите на минутку Эдит.

– На минутку, доктор. Только на минутку, – Фрида торопится в комнату господина Леви.

Протянутая рука Эдит холодна.

– Хорошо, что ты пришел, Филипп.

– Положение тяжелое?

– Да, нелегкое. Он вернулся простуженным от дяди Альфреда. Дед собрал врачей.

– А сейчас?

– Сейчас он много спит, от слабости.

– Эдит, – медленно говорит Филипп, – поможешь мне, если будет необходимо…

– Ну, конечно, Филипп, – кивает Эдит головой, – если нужно…

Молчание воцаряется между ними.

– Филипп, – слышится шепот Иоанны, собирающейся идти в школу. Ранец у нее в руках.

– А-а, Иоанна, – радуется ей Филипп, как ангелу, принесшему освобождение.

– Филипп, знаешь ли ты, что с Саулом? Он болен?

– Болен? Нет, девочка… Он сидит в тюрьме.

– В тюрьме? – почти кричит Иоанна.

– Да. За какое-то дело. Точно не знаю. Сидит в полиции на Александерплац.

Глядя на морщину, возникшую между бровей Эдит, Филипп говорит прямо ей в глаза:

– Его надо оттуда освободить.

– Эдит, – волнуется Иоанна, – ты должна позвонить Эмилю. Он может его освободить.

– Именно за этим я пришел к тебе, Эдит, – решается Филипп сказать. Глаза Эдит сосредоточены на газете, лежащей около нее на столе в передней. Все, что она слушала вчера обрывками, выглядит на странице подробно и упорядоченно.

* * *

…Природа жестока. Человек – часть природы, и так же жесток, как она. Жизнь это война. На войне меняются только формы. Как хищный зверь живет за счет других животных, так народ живет за счет других народов. То, что он жаждет обрести, он должен отобрать у других. Чтобы жить в безопасности и уверенности, он должен сокрушить соседей. Милосердие, любовь к ближнему, все эти христианские принципы выдуманы слабохарактерными. Природа не знает таких принципов…

И еще там было выделено большим шрифтом – Раса господ!

Слова эти в ее глазах, как тысячи бесов, которые гнались за ней, когда она гнала машину домой, спасая душу от этого огненного зала, грохота барабанов и рева голосов. Эмиль остался там, по ту сторону этих слов. Вчера она гнала машину по улицам Берлина, примчалась домой, заперлась в своей комнате, чтобы больше не выходить. Придя домой, тут же поторопилась к отцу в жажде выложить ему все, что с ней произошло, попросить помощи, но нашла дом в паническом настроении. Доктор Вольф склонился над тяжело дышащим отцом. Она сбросила пальто и нарядное платье, долго мылась, пытаясь смыть с тела запах духов и прикосновений чуждого ей шабаша, и затем села у постели отца. Спала урывками и, проснувшись, пришла к отцу. И тут явился Филипп. И именно он заставляет ее обратиться к Эмилю? Глаза ее умоляют отстать от нее. Отстать!

– Эдит, – смущен Филипп, – я прошу прощения… Не время тебя дергать. Но что мне делать? Судьба мальчика сломается, если его не вызволить оттуда.

– Немедленно, – горячится Иоанна, – немедленно звони, Эдит. Саул, конечно, ни в чем не виноват. Эдит, беги к телефону!

Эдит идет в кабинет отца, Иоанна бежит за ней.

Филипп остается в гостиной. Кетхен проходит тихими шажками. Наверху, у дверей кабинета господина Леви, лежит Эсперанто.

Когда Эдит возвращается вместе с Иоанной, ее лицо белее мрамора статуи Фортуны. Ясно, что ничего хорошего она не скажет.

Но Иоанна кричит:

– Он сделает все, чтобы освободить Саула!

Эдит подтверждает:

– Да, он обещал поинтересоваться судьбой мальчика. Вероятнее всего, тот сегодня будет освобожден.

Но никогда Филипп еще не видел ее такой несчастной.

Глаза ее снова скользят по газете на столе: «Раса господ!»

Она обещала Эмилю прийти к нему ненадолго, когда Елена сменит ее у постели отца.

– Пока, – протягивает она руку Филиппу и поднимается к отцу.

Рука ее вялая, нежная и холодная.

– Еще сегодня Саул выйдет, – говорит Иоанна за его спиной.

– А-а, да. Иоанна, у меня что-то есть для тебя, – говорит Филипп и достает из кармана блокнотик, – твой он, верно? Нашел его ночью в телефонной будке у клуба.

Лицо Иоанны покрывает краска. Резким движением выхватывает она блокнотик из рук Филиппа. Теперь судьба ее решена. Потерянный блокнот все решил, и нечего больше колебаться! Ночью мучилась она: идти утром в странноприимный дом к графу или не идти. А теперь еще прибавилось: ждать Саула у полицейского здания на Александерплац, так или иначе, в школу она идти не собиралась. Теперь нечего колебаться! Блокнот с телефонным номером графа, вернувшийся к ней чудом, знак и намек, что ей следует предпринять.

– Беги в школу, – говорит Филипп.

– Да, да, – и уже исчезла с глаз. Она бежит к графу-скульптору.

* * *

В полночь, ровно в двенадцать, распахнулись перед Саулом ворота серой крепости на Александерплац. Вчера, когда полицейский вывел его из «зеленой Мины», его привели на допрос к офицеру в очках, с хмурым лицом и резким однотонным голосом. Он сидел за огромным столом, и целая толпа полицейских занималась Саулом по его указаниям. Даже отпечатки пальцев сняли! Как у действительно важного человека – и это начинало ему нравиться. Человек задавал ему вопросы скрипучим однотонным голосом. Саул не боялся хмурого человека и отвечал по делу. Офицер спросил, кто был его сообщником, и кто поручил ему расклеивать листовки на стенах муниципалитета? Тотчас понял Саул, что нельзя выдавать Отто, и правильно рассчитал ответ. Офицер полиции смотрел на него и жевал челюстью, как лошадь. Итак, кто был сообщником? Кто дал ему указание? Незнакомый человек на улице нанял его на это дело за оплату: одну марку в час. А так как речь шла о сотнях листовок, он согласился их клеить на стенах, ему-то, Саулу, все равно.