Смерть – это круто - [6]

– Что такое? – спросил он. – В чем дело?

Горничная, женщина лет тридцати с небольшим, изводящая заботами себя и окружающих, была тучной, но основное средоточие ее массы приходилось на нижнюю часть тела. Она уже вошла в комнату.

– Слоны, – всхлипывала Орбалина.

– Слоны? Какие слоны?

– Знаете, что они делают с ними, со слонами? – Она закрыла лицо руками, затем взглянула на него глазами, похожими на две лужи крови. – Знаете? – настойчиво продолжала она, ее всю трясло от эмоционального возбуждения.

Он не знал. У него ноет колено и болит голова. И сценарий у него дерьмовый.

– Они бьют их. Огромными, гигантскими палками! – Ее руки замельтешили в воздухе. – Вот так! И так! А когда они становятся слишком старыми для того, чтобы работать, когда они падают в джунглях, с огромными деревьями в хоботах, знаете ли вы, что они делают потом? Они бьют их еще больше! Да, бьют! Бьют! И я знаю, что говорю, потому что я видела это сама но, по… – голос изменил ей, последние слова прозвучали так мягко и приглушенно, что могли сойти за молитву – …по телевизору.

Он вскочил на ноги, экран компьютера показывал семь аккуратных рядов электронных карт, в колене появилась легкое похрустывание, словно подколенной чашечкой оказался запертым какой-то грызун, пытающийся проложить себе дорогу на свободу.

– Послушайте, – сказал он, – все хорошо, не думайте об этом.

Он хотел было обнять ее и прижать к себе, но не мог, ведь она – служанка, а он – работодатель, так что ему оставалось медленно проследовать за ней до двери и сказать:

– Послушайте, я собираюсь на пляж, хорошо? Когда вы закончите здесь, отправляйтесь домой отдыхать, и завтра, завтра тоже отдыхайте.

К тому времени, когда он вышел на прогулку, утренний туман уже рассеялся. Небо было чистым, бездонно синим, – синим, как в пору детских приключений, на пикниках, выездах на Медвежью гору и Остров, синим, как в добрые старые времена, и он вспомнил свою первую жену, Сару, подумал о мысе Антиб, Исла Муджерес, Молокае. В ту пору они много путешествовали, как по проторенным маршрутам, так и без них. Не было конца тому, что он хотел увидеть: Тадж-Махал, снежные обезьяны Хоккайдо, молитвенные колеса, праздно вращающиеся на голых вершинах над Лхасой. Они ездили повсюду. Видели все. Но все это оказалось столь же унылым, что и везде. Он оставил воспоминания о Бугенвиле и забежал облегчить мочевой пузырь – на берегу отсутствовало место, куда можно было бы сходить в туалет, если только тайком не делать это на мелководье за бурунами, а с тех пор как ему стукнуло сорок, он, кажется, не мог проходить и часа без ноющего ощущения в нижней части живота. Какой уж тот восторг. Ни одна составляющая этого ощущения даже отдаленно не напоминала то, от чего захватывает дух, – это ощущение именуется старением.

На полу гаража, где раньше была машина Ким, виднелось незакрашенное пятно, нечто вроде вечной тени, там он не задержался. Он решил взять спортивный автомобиль – новенький «Остин Хейли 3000», который приобрел вместе с гаражом и всем необходимым у одного знакомого по кинобизнесу – это привело его в доброе настроение, в последнее время здорово не хватало ощущения, что ты чувствуешь себя хорошо. Верх машины был опущен, а потому он потратил пару минут на то, чтобы втереть крем от загара в мягкую кожу ниже глаз – не стоит выглядеть как незавернутая мумия из числа тех, что клюют носом над белым вином и закусками в каждом кафе и траттории в городе. Затем он надел очки поудобнее, нацепил шляпу, и его автомобиль с низким ревом отправился вниз по улице.

Он уже выбрался к пляжу, уже свернул на широкий, обрамленный пальмами бульвар, который выходил на набережную, прежде чем вспомнил о трех вчерашних парнях. Что, если они появятся вновь? Что, если они уже там? Мысль эта стала причиной того, что он затормозил в запрещенном месте, – это да еще то, что он знаком с парнем, сидящим во внедорожнике с высоко поднятой над землей рамой, и тот машет ему рукой – стоит подать знак. В принципе, это подошло бы, это в духе Нью-Йорка, битва за территорию, выяснение отношений, но он настолько расстроен, что просто подъехал к тротуару и позволил тому проехать мимо.

Но вслед за тем он сказал себе, что никто не будет преследовать его на его собственном берегу, особенно же это касается компании грязнопопых ребятишек, у которых не различишь, где начинается и где кончается бедро. Он отыскал местечко в парке прямо напротив лестницы, ведущей к пляжу, и вытащил вещи из багажника сердитым движением руки – если бы он мог бегать, если бы только он мог бегать, он бы бежал за ними до тех пор, пока не сдали бы их вонючие, крохотные, прокуренные, прогнившие легкие, даже если бы для этого потребовалось пробежать несколько миль. Говнюки. Мелкие говнюки. Он тяжело дышал, покрываясь потом, текшим по завязкам шляпы.

Затем он подошел к бетонным ступеням, перед ним открылся простор Тихого океана – бесконечное множество волн, прохладный непостижимый аромат в воздухе, белый полумесяц пляжа, подстилки и зонтики, разбросанные по песку во всех направлениях, куда бы он ни посмотрел. В этой картине было что-то, что всегда поднимало настроение, вне зависимости от того, насколько он был несчастен. Этого он никогда не мог понять в Ким. Ким не любила пляж. Слишком много солнца. Это вредно для кожи. И песок – песок был всего лишь разновидностью уличного гравия, и она всегда жаловалась, когда обнаруживала белые песчинки на ковре в гостиной. Но ей нравилось, когда он возвращался к ней домой распаленным, так как только что он наблюдал за доброй сотней женщин, обнаженных по самое никуда и повсюду натертых благоуханными мазями и всеми средствами, которые только мог вместить в себя тюбик на сто двадцать пять грамм. Ей нравилось это, и что с того.