Смерть Билингвы - [24]

— Что это еще за новости, черт побери! Вы это видели? О нем написали уже в трех газетах! И фотографии сделаны здесь, в этой палате! В моем отделении! Как мы будем выглядеть? Это же госпиталь, а не проходной двор. Мне только что звонили из министерства, они там просто на стенку лезут! Мне сказали, что если будут хоть какие-то беспорядки, хоть какие-то выступления, вся ответственность ляжет на меня! Вы понимаете, что значит «ответственность»? Меня выставят отсюда пинком под зад!

Потом главный врач таким же лающим тоном потребовал позвать студентку-медичку. Та не заставила себя ждать.

— Кто, по-вашему, это сделал? Мало у кого есть доступ в эти палаты. Как только найду виновного, я его в порошок сотру! Это я вам обещаю.

— Я ничего не знаю, доктор, честное слово, ничего, — повторяла студенточка.

А я, лежа на своей койке, думал про себя: «Все ты врешь, сволочь. Ты сама и привела этого фотографа». Если бы я мог говорить, я бы с удовольствием выдал ее. Было бы приятно посмотреть, как ее надежды на блестящую карьеру превращаются в жалкую кучку пепла.

Никак не пойму, что со мной творится. В тысячный раз я поднимаю глаза к потолку. Из-за долгого лежания на грубых простынях у меня горят лопатки, поясница и локти. Боль — это уже кое-что, — думаю я, — может, она означает начало жизни?

На край окна присел рахитичный воробышек. Он все время вертит головой, как автомат: налево, направо, вверх, вниз, налево… Лапки у него похожи на старушечьи руки, а черные глазки, крошечные, как булавочные головки, напоминают глаза Ирвинга Наксоса в то памятное утро нашей первой боевой операции, когда на заледенелой парковке у гостиницы он наблюдал за нашими последними приготовлениями.

28

Было холодно, как в морозильнике. Мы проснулись, стуча зубами. Наксос сказал нам принять душ и как следует причесаться, потому что сегодня три четверти населения страны прилипнут к телеэкранам и будут смотреть на нас. О том, чтобы появиться с неумытой физиономией, не может быть и речи. Разумеется, мы все побрились и причесались. А Моктар даже напомадился, вид у него теперь был довольно-таки дурацкий, как у дешевого гондольера, но никто ему ничего не сказал. Мы надели форму и спустились в холл, где двое стажеров с телевидения выдали нам специальные боевые куртки. У Дирка на спине большими синими буквами было написано: «Спиннинг Инсайд». На куртке Моктара красовалась реклама шоколадной пасты, а на моей был вышит дикий зверь, потягивающий пиво из бутылки. В общем, разукрасили нас на славу.

На парковке уже вовсю трудилось несколько съемочных групп. Трое братцев с самого рассвета снимали подготовку к выступлению. Выглядели они совершенно измотанными и, похоже, опять переругались в пух и прах. Увидев направленные на них объективы, ребята из отряда выпячивали грудь и напускали на себя одновременно воинственный и пресыщенный вид. Время от времени какой-нибудь кретин начинал махать рукой, и три братца зеленели от злости, потому что хотели, чтобы мы вели себя так, будто нас никто не снимает.

Нас поджидали три покрытых брезентом грузовика. Спереди и сзади пристроились две небольшие бронемашины, которые, судя по всему, прибыли еще ночью. В молочно-белом, как лед, небе вставало солнце, но света от него было немногим больше, чем от лампочки в двадцать ватт. Мыс Моктаром и Дирком залезли в один из грузовиков, наглухо застегнув молнии курток и засунув руки в карманы. «За что люблю холод, так это за то, что все сильнее болит, — сказал Дирк. — От малейшей царапины или синяка прямо на стенку лезешь».

Моктар сказал, чтобы тот заткнулся, и добавил, что у него и так голова болит, еще, считай, ночь на дворе, всего полчаса назад ему снилась грудь его возлюбленной, и ему совершенно не улыбается слушать какого-то придурка, который рассуждает о холоде, синяках и царапинах. Моктар нервничал, явно теряя присутствие духа. Разлука с мадам Скапоне разъедала ему сердце, а жизнь приносила не больше радости, чем сон на утыканной гвоздями доске. Меня сильно тревожило, что Моктар пребывает в таком настроении. Без него мне было не справиться. Если он меня подведет, план уничтожения Каролины Лемонсид можно будет считать совершенно неосуществимым, а перспектива, что компания тронутых на службе у Джима-Джима Слейтера изрубит меня в мелкий фарш.

Наконец три грузовика и две бронемашины двинулись в путь. За нами ехали два внедорожника телекомпании, сверху доносилось глухое жужжание вертолета, на котором летел бывший летчик. А в это время в городе, в сотнях километров от нас, люди с припухшими от сна глазами включали свои телевизоры, чтобы наблюдать за нами в прямом эфире. Разбитую дорогу сменила дорога в еще более жалком состоянии. От прежнего покрытия, истерзанного непогодой, осталась только грязь, ухабы да гравий, который барабанил по кузову, выбивая африканские ритмы. Наксос пустил по кругу термосы с кофе, хлеб и амфетамины, чтобы мы окончательно проснулись. Наше утреннее полузабытье исчезло, и мы вдруг почувствовали себя в отличной форме. Холодный воздух, наполнявший легкие, стал казаться горючим, которое заливают в мотор самолета. Безрадостный пейзаж со свекольными полями и разрушенными деревнями обретал в наших глазах красоту александрийских стихов, а грязно-серое небо, казалось, возвещало прекрасный день.