Смерть Банни Манро - [13]

— Что?

— Ключ, пап! Мне надо было открыть дверь!

— Когда? Что? Банни-младший смотрит на отца, его лицо кривится от гнева, воспаленные глаза сверкают из покрытых язвами век, руки сжимаются в кулаки, и он кричит:

— Надо было мне взять и открыть эту чертову дверь, вот что! Банни, который ни сном, ни духом не понимает, что здесь вообще происходит, делает какой-то странный мах рукой — почти как на сцене кабаре, а потом наклоняется и изгибается, чтобы избежать луча солнечного света, разрубающего комнату напополам.

— Господи боже, не ори ты так, — просит Банни, поморщившись. После чего он встает, качается на незнакомых ногах и чувствует, как вся любовь мира проносится по его кровотоку.

— Мать твою, ну я и набрался, — говорит он, стоя посреди комнаты в одних трусах. — У нас еда какаянибудь есть? Банни-младший открывает рот, снова его закрывает и разводит руками в стороны, что означает “Я не знаю”, после чего говорит грустным голосом — таким, какой полагается в печальные времена:

— Я не знаю.

— Ну, так давай посмотрим! — говорит Банни и, исполняя что-то похожее на танец плодородия, двигается в направлении кухни.

— Черт, я бы сейчас съел целую корову! — восклицает он. Банни-младший, который любит своего отца, складывает губы в кривую улыбку и говорит:

— Я тоже, пап! Он идет вслед за отцом в перевернутую вверх дном кухню, где, как и в гостиной, все разбросано, рассыпано и разбито.

— Да, знаешь, я бы даже двух коров съел! Банни открывает буфет и в притворном ужасе отскакивает назад.

— Господи боже, да там внутри обезьяна! — после чего вынимает из буфета коробку шоколадных хлопьев, гремит ею у себя над ухом, поворачивается к холодильнику и открывает его. Он замечает, что из магнитных букв, последние лет пять украшавших дверцу холодильника разноцветной бессмыслицей, кто-то сложил слово: “отсос”, и Банни, открывая бутылку молока и принюхиваясь, размышляет, кто бы мог это сделать.

— Вообще-то, Кролик, я бы съел сейчас целую чертову стаю!

— Стадо, — поправляет его мальчик.

— Ага, и стадо — тоже. Они садятся друг напротив друга, склоняются над тарелками и с чрезмерным выражением восторга едят хлопья.

— Что за ключ-то? — спрашивает Банни.

Рассеянный, безразличный, как робот, весь следующий день Банни проводит за организацией похорон и телефонными разговорами с кучей народу — всем не терпится узнать, что случилось, и выразить свои соболезнования. Собираясь позвонить матери Либби, миссис Дорис Пеннингтон, Банни взмок с ног до головы и в целом чувствовал себя примерно так, как чувствует человек, стоящий на табуретке с петлей на шее. Полнейшее презрение этой женщины по отношению к зятю зародилось давным-давно, почти девять лет назад, когда Либби впервые ушла из своей супружеской квартиры и в слезах примчалась домой к матери, обнаружив залитые спермой женские трусики (не ее) на заднем сиденье старой “тойоты” Банни. Грохочущая тишина, с которой миссис Пеннингтон приняла трагическую весть, волной откатилась обратно и разбилась о Банни, и теперь он сидел, с тяжелыми веками и прижатым к уху телефоном, и еще очень долго слушал голоса духов и призраков внутри телефонной трубки — и не сразу заметил, что из нее давным-давно раздаются гудки. Банни нисколько не сомневался, что в звуках телефонного сигнала слышатся отдаленные ритмы голоса его жены. Ему показалось, что она чтото пытается ему сказать, по костям пробежал холодок. Банни со звонким стуком защелкнул телефон и сидел, заглатывая ртом воздух подобно выброшенной на берег рыбе.

В эти дни Банни совершал небывало частые и длительные визиты в ванную комнату, где дрочил с такой сосредоточенной свирепостью, что это было круто даже по его меркам. Сейчас он сидит на диване с большой порцией виски, и его член внешне и по внутренним ощущениям напоминает предмет, с которым произошел ужасный несчастный случай — например, мультяшный хотдог, предпринявший неудачную попытку перейти через дорогу, полную машин.

Мальчик сидит с ним рядом, и кажется, будто их двоих, как фигурной скобкой, охватило какое-то общее отупение. Банни-младший бессмысленно таращится в энциклопедию, которая лежит раскрытая у него на коленях. А его отец на автомате смотрит телевизор, курит сигарету и пьет виски.

Через некоторое время Банни поворачивает голову, смотрит на сына и отмечает, что тот довольно странно пялится в эту свою энциклопедию. Он видит сына, но не может окончательно поверить в то, что он действительно здесь есть. Чего этому парню вообще надо? Что с ним положено делать? Кто он? Банни чувствует себя погасшим вулканом, безжизненным и парализованным. Да, думает он, настоящий погасший вулкан — со странным мальчишкой, за которым надо приглядывать, и исковерканной сосиской вместо члена.

Банни оглядывает гостиную. Он предпринял вялую попытку разгрести завалы и вернуть в квартиру хотя бы подобие порядка. А пока он этим занимался, обнаружился масштаб ущерба, причиненного дому его женой. Например, он нашел свои компакт-диски с Аврил Лавинь (ням-ням), Бритни (ням-ням) и Бионсе (ням-ням) в сливном бачке унитаза — они плавали там в воде; пленка пиратской записи с Томми и Памелой (подарок его босса, Джеффри) была вырвана из кассеты и нарядной бахрамой свисала с люстры в спальне; было также предпринято несколько неудачных попыток прикрепить к стене портретный снимок самого Банни, сделанный на корпоративной пьянке в баре “Фитилек”, — прикрепить фотографию к стене планировалось с помощью вилки, которую неоднократно втыкали в лицо Банни, от чего на стене в ванной отпечаталось истерическое послание на азбуке Морзе: точка-точка-точка, тире-тире-тире, точка-точка-точка — “чтоб ты сдох”.