Смена караулов - [7]

Горский получил приказ: заминировать всхолмленное поле в районе никому не известного доселе хутора Вереб. Платон ничего толком не мог знать, тем более он и не догадывался, что севернее хутора сосредоточен 23-й танковый корпус, готовый в случае успеха противника нанести ответный контрудар по немецкой стальной армаде. Платон видел одно: дальше отступать некуда, без того отчетливо доносится орудийная канонада из Будапешта, где весь январь идут уличные бои.

Та последняя военная зима на юге была малоснежной и гнилой. Нелегко саперу в такую ненастную погоду ставить мины, которые даже присыпать бывает нечем. Уже не раз немецкие танкисты, заметив утром мину, точно на грех вылупившуюся из-под снега, стороной огибали равнинные места, предпочитая им глинистые овраги. Помогали туманы, если к утру не дул южный адриатический ветер.

Хутор Вереб как раз и находился на гребне глубокой балки, что ветвилась пологими ложбинами. Горский решил заминировать все выходы из нее, чтобы надежно защитить Вереб от лобовой танковой атаки. Здесь оборонялся жиденький стрелковый полк, поддержанный легким пушечным дивизионом, и саперам никто не мешал работать. Когда очередная машина, освободившись от взрывчатого груза, поспешно выбиралась на торную дорогу, Платон взглядывал на светящийся циферблат своих часов. Успеет ли? Надо успеть, надо.

Он стоял на дороге вместе с Ульяной, которой каждую ночь все чудилось, будто и они сами угодили в немецкое кольцо. Именно сегодня иллюзия окружения была полной: на северо-востоке зябко подрагивало темно-оранжевое зарево над Будапештом; на северо-западе, где-то там, за Бичке, метались сухие артиллерийские зарницы, с юга, от Веленце, наплывал багровый, высвеченный сиянием битвы, ночной туман; и на востоке, где шуршал январской шугой полноводный Дунай, бухало и грохотало посильней, чем днем.

— Не бойся, Уля, выкрутимся! — наигранно бодро сказал Платон.

— С чего ты взял, что я боюсь? — она сердито повела плечами.

Ульяна не любила его покровительственного тона, хотя рядом с ним чувствовала себя покойнее. В какие бы переделки ни попадал их батальон, начиная с Северного Донца, Платону всегда везло, в том числе и на Днепре, где остались лучшие минеры…

Ульяне Порошиной едва исполнилось семнадцать лет, когда ранней весной сорок третьего была освобождена ее родная станица на Кубани. Она разыскала полевой военкомат и заявила о своем желании вступить в ряды действующей армии. Пожилой лейтенант, годившийся ей в отцы, сказал: «Что тебе, дочка, не сидится дома? Ступай, ступай домой, а то еще попадет от матушки». И тогда она сквозь слезы пожаловалась ему, что мама ее погибла недавно под бомбежкой, а отец убит под Москвой и что у нее никого из близких нет теперь в живых. «Сколько тебе лет, дочка?» — поинтересовался лейтенант. «Скоро девятнадцать будет», — ответила она, прибавив себе для вещей убедительности почти два года. Рослая и ладная, она действительно выглядела старше своих лет. «Метрика есть?» — «Мои документы сгорели вместе с хатой, уцелела одна похоронка папы». — «Не знаю, дочка, что мне с тобой и делать», — на минуту задумался этот добрый лейтенант. «А вы направьте девушку к нам в батальон», — сказал из полутемного угла молодой капитан, наблюдавший эту сцену. То и был Платон Горский, начальник штаба инженерного батальона, который задержался в станице, чтобы разминировать окрестные рисовые поля… С тех пор они не расставались. Капитан научил ее работать на маленькой походной рации, кроме того, она вела в батальоне делопроизводство. Солдаты боготворили юную кубанскую казачку. Ну, а сам начальник штаба, принявший вскоре батальон из рук тяжело раненного комбата, полюбил ее не на шутку. Когда в сорок четвертом вышли на государственную границу, они вполне официально стали мужем и женой. Как это ни странно, их благословила сама война…

Монолитный гул боя на юго-востоке нарастал. Неужели немцы прорвались к хутору Пазманд, через который вечером прошел батальон? Тогда дело плохо.

— Как там у вас? — крикнул Горский подбегавшему замкомбата Зуеву.

— Кончаем, товарищ майор.

— Что в первой роте?

— Я был в третьей.

— Немедленно идите в первую и поторопите их. В случае чего отходите самостоятельно.

— Есть, товарищ майор…

Грохот ночного сражения приблизился настолько, что можно было различить дробные пушечные залпы наших батарей и гулкие, сплошные перекаты неистовой танковой пальбы. Молнии артиллерийских выстрелов метались по горизонту — на востоке от Вереба. Иной раз они сшибались над землей и двойным росчерком огня нещадно кромсали низкое наволочное небо. Гроза шла узким коридором, и так ходко, что дальние зарева совсем поблекли.

Наконец Платону доложили об окончании всех работ южнее хутора, за исключением той юго-восточной полосы, в которой была первая рота. Что они там возятся? Платон отправил туда же вестового Витю и подал команду: «По машинам!»

В это время и ударил слева легкий дивизион, вступив в неравный бой с тяжелыми танками. Платон немного успокоился: теперь его хлопцы сумеют отойти в порядке (и так уж в батальоне осталось не больше одной полной роты).