Смелые люди - [10]
— Сиротинушки вы мои! — причитала мать, обняв девочек. — Убили вашего тятеньку.
У дверей стояла соседская девушка с распечатанным письмом в руке. Мы прижались к матери и тоже плакали. Девушка взяла мать под руку и ввела в избу. Не помню, когда и как я заснул, но едва рассвело, мать, сама не спавшая всю ночь, разбудила меня.
— Яша, вставай, милый. Мужики поехали сеять.
Она помогла мне положить на телегу семена, соху и борону и проводила в поле.
Пучками соломы я поделил загон во всю длину на узкие полосы, чтоб не засеять два раза одну и ту же часть.
Я раньше видел, как сеял отец. Он одновременно с шагом правой ноги широко разбрасывал семена. Так поступил и я. Вначале я сбивался с такта, должен был останавливаться и бросать лишнюю горсть овса в то место, которое считал плохо засеянным. Когда весь загон был засеян, оказалось, что у меня более меры семян осталось. Пришлось еще раз пройти по загону и разбросать этот остаток.
Потом я впряг лошадь в соху и направил её вдоль межи. Соха поползла по поверхности, не врезаясь в землю. Подумав, я ослабил чересседельник. Теперь соха стала очень глубоко уходить в землю, я не в силах был её удержать, и лошадь остановилась. С большим трудом я наладил соху, и пахать стало легче.
Недалеко от меня пахали плугами на двух парах сытых коней сын и батрак местного кулака Казеева. Я заметил, что пока я проезжал одну борозду, они давали полный круг. Скоро они закончили пашню, привязали лошадей к телеге и сели завтракать. У меня же было вспахано не более десятой части загона. Я устал, и лошадь стала останавливаться, не доходя до конца борозды.
Пришла мать и принесла мне в узелке завтрак.
— Идёт что ли дело-то? Сядь позавтракай, а лошадь отдохнёт.
В узелке матери был еще теплый картофельник и мягкие лепешки. Я присел около телеги завтракать, а мать, пригорюнившись и не спуская с меня глаз, присела рядом. Я потянулся за ложкой, но онемевшая от работы рука не слушалась. Чтоб не заметила этого мать, я прилег и кое-как взял ложку. Также трудно было мне попасть ложкой в миску и поднести её ко рту.
— Надо прежде руки вымыть.
Я схитрил, чтоб мать не заметила моей усталости.
Холодная вода несколько оживила руки. Я позавтракал и снова взялся за соху.
— Может, тебе помочь? — спросила мать.
— Нет, справлюсь один, — ответил я. — Ты иди по дому работай.
До вечера я не успел полностью запахать свой загон и поздно приехал домой. Утром мать еле добудилась меня и снова отправила в поле.
Истощенная, старая лошадь в этот день с утра часто останавливалась. Прежде она от удара кнутом шагала быстрее, а теперь стала какой-то бесчувственной. Ударишь её, а она даже не дрогнет. Злоба на лошадь закипела во мне. Я ругал её, кричал на неё, а она делала пять-десять шагов и опять останавливалась. Потом опустила низко голову и полузакрыла глаза — мне показалось, что она смеется надо мной. Бросив соху, я подбежал к лошади и ударил её несколько раз по губам. Она вскинула голову и тотчас же опустила её. Не помня себя от горечи и злобы, я схватил кнут и стал безжалостно бить её. Вдруг она грохнулась на землю и захрапела.
Дрожащими от гнева и испуга руками я стал распрягать её, и в это время подошла моя мать.
— Что с ней? — с тревогой в голосе спросила она.
— Не идёт, — ответил я.
Лошадь оскалила зубы и выпустила слюну. Мать заплакала, а я потащил назад выпряженную соху.
— Опять несчастье у вас, Прасковья? — послышался за спиной вкрадчивый голос.
Мы обернулись. Около нас стоял сам старик Казеев.
— Пала лошаденка. Что будете делать? Ну, не тужите: я пришлю своих ребят, они вам допашут.
— Не оставь, Степан Кузьмич, — взмолилась мать.
— Зачем оставлять. К обеду лошади будут здесь. Ты мне потом отработаешь.
Он повернулся и ушел. Я с благодарностью смотрел ему вслед.
Вечером Степан Казеев пришел к нам, широко перекрестился у порога.
— Вечер добрый!
— Пожалуйте, Степан Кузьмич, — низко кланяясь, приветствовала его мать. — Проходите к столу.
— Загончик твой, Прасковья, отделали. Овес будет, — сказал кулак, усаживаясь у стола. — У тебя ещё полтора загона осталось. Что ты думаешь с ними делать?
— Головы не приложу, Степан Кузьмич. Все несчастья свалились на нас… Сеять надо, а то чем я буду зиму ребятишек кормить. А как сеять? Исполу отдать, опять хлеба себе не соберу.
— Зачем отдавать исполу? По этому делу я и пришел к тебе. Выручить хочу. Я так рассудил: твоему парню без лошади делать дома нечего. Избалуется только. Ты отдай мне его на лето. Пусть приучается к хозяйству. У меня не испортится. А я за это вспашу и посею остальную твою земличку.
Порядились немного и сошлись на том, что Казеев посеет нам полдесятины, купит мне сапоги, а я за это буду у него лето батрачить. Мне казалось это выгодным. Во-первых, я знал, что до нового урожая у нас хлеба не хватит, а матери без меня будет легче прокормиться. Во-вторых, мы засеем всю свою землю и будем обеспечены на зиму питанием. Поэтому я одобрил решение матери и согласился идти работать к кулаку.
— Завтра до стадов приходи, — берясь за картуз, обратился ко мне Казеев.
Мать заплакала.
— Кто мог думать, что так все случится. Если бы жив был отец… Ничего не поделаешь: иди, сынок.
