Служанка двух господ - [5]

— Тетечка, миленькая! — я взяла тетю за руки. — Тетечка, прости, пожалуйста, не буду я ни топиться, ни травиться, я только не могу придумать, как дальше жить.

— А еще говоришь, что умная, — тетя погладила меня по голове, — ты живи и не думай как. Пусть идиоты, которые не живут, про это думают.

А тетя-то, оказывается, философ. Кто бы еще так хорошо меня утешил? Я уткнулась в теплое тетино плечо и сидела тихо-тихо, пока тетя гладила меня по голове и говорила какие-то ласковые и бесполезные слова:

— Не плачь, маленькая, все будет хорошо. Мы с Сережей скоро в Ниццу поедем и будем там жить-поживать. А ты к нам в гости приедешь. Ведь приедешь, правда? И мы вдвоем в Париж наведаемся, будем там гулять по разным Монмартрам и Эйфелевым башням, ведь будем?

Я кивала, не поднимая головы. Ну, конечно, мы будем гулять по Парижу. И по улице Же де Пом, и обязательно в музей зайдем, и посмотрим на Магритта. При мысли о Магритте у меня заболела левая сторона груди, и я пожелала тете спокойной ночи, и попросила больше обо мне не беспокоиться и не оставлять Сергея Владимировича одного, и еще сказала, что посуду я вымою сама, а тетя пусть поспит.

Тетя охотно воспользовалась моим предложением, хоть я о нем потом и пожалела: как увидела утром, сколько посуды нужно вымыть, так и пожалела. И малодушно юркнула обратно в постель, и долго — до полудня — уговаривала себя быть хорошей девочкой и выполнить обещание. Уговорила с трудом. И провозилась почти до сумерек. Перерывы несколько раз делала — укрепляла боевой дух чтением любовного романа. Но даже грязная посуда, оставшаяся после визита четырех мужиков, — величина конечная. Вытерев последнюю тарелку, я отправилась на берег. Чтобы камушки покидать, а может — песочный замок выстроить.

Тетин город с трех сторон окружен водой. Можно сказать иначе: город крутым рогом уперся в море. На конце рога расположен порт. Берег круто задирается вверх, и отец-основатель, положив мощную длань на эфес шпаги, зорко вглядывается в морские просторы — не спешат ли заморские супостаты поживиться за его счет. Но море спокойно, как выглаженная скатерть.

На левой стороне рога расположились роскошная набережная и городской пляж. Зато правая отдана на откуп местным рыбакам. Домики на склоне стоят друг у друга на плечах, лодки прибиты на якорь в десяти метрах от кромки воды. Во время нереста лов официально запрещен, но поплавки браконьерских сетей видны без бинокля. К тому же эта часть берега редко удостаивается внимания городских властей: среди камней валяются ржавые кастрюли, дырявая обувь, обломки мебели. Помои живописно развешаны вдоль склона. Но я любила здесь гулять. Берег пуст, разве что встретятся несколько сорванцов, сбежавших с урока. Вот и сегодня я увидела девочку. Она сидела среди камней на моем любимом месте. Я подошла поближе, приготовив фразу: «Уступи место старшим» — и остановилась. Я узнала эту девочку. Вчера, загрузив сумки продуктами, я побрела к остановке такси и села на лавочку в ожидании тети. Сидела я сонная, голодная, слегка озябшая, а потому — злая, но никого не трогала. Вдруг ко мне подошла девочка. Черненькая, чумазенькая, тоже озябшая — из обеих ноздрей торчали доброкачественные зеленые сопли — и вежливо попросила: «Тетенька, дай копеечку». Я тоже ответила вежливо: «А нет у меня копеечки» — и не соврала: монеты достоинством в одну копейку у меня действительно не было. Наверное, девочка привыкла к другим ответам, потому что захлопала ресницами и смущенно пробормотала:

— Ну, извини, не хотела тебя обидеть.

— А я и не обиделась, просто я — жадная.

От такого заявления девочка оторопела и ушла просить копеечки у других тетенек. Я скользнула взглядом по ее грязным кулачкам, по худенькой фигурке в засаленной курточке, усмехнулась и тотчас о ней забыла. Но сегодня узнала сразу: те же курточка и юбка, и тощие косички, и кулачки грязные, и сопли торчат. Небольшое уточнение — девочка была мертва.

Как известно, мы мыслим с помощью слов, а чтобы мыслить было удобнее — раскладываем окружающую нас реальность по ящичкам и на каждый такой ящичек прибиваем табличку с именем той реальности, которая в нем лежит. Но иногда содержимое двух разных ящичков одновременно оказывается на полу, и мы не можем различить — где одна реальность, где — другая. И чтобы не сойти с ума, начинаем одну реальность считать реальностью, а другую — иллюзией. Так было, когда мой муж вошел в ресторан. Его фигура, походка, откинутые со лба волосы и всегда отрешенный взгляд — это было реальностью, а зал, уставленный квадратными столами, ковровая дорожка, золотые вензеля на посуде — всего лишь иллюзией, хитро сделанной голографической картинкой. Но стоило чуть скосить глаза, и я видела зал дорогого ресторана, официантов, снующих между посетителями, салфетки на столах; только приведение откуда-то выплыло и направилось прямо к нам. Вот и сейчас — тихий весенний вечер, пустынный берег, наглые чайки, и труп девочки на камнях. Эти две реальности не могли существовать одновременно. Одна из них непременно должна была оказаться иллюзией. И лучше, чтобы этой иллюзией стал труп. Но сколько ни скашивала я глаза, труп не хотел расплываться белым облаком, напротив, все четче выступал на фоне тумана, в который вдруг обратились и небо, и море, и толстые чайки. Труп приближался ко мне, быстро, очень быстро. И я, спасаясь, кинулась к плотной стене тумана, нырнула внутрь и побежала, не останавливаясь. Я бежала, а туман обступал меня все плотнее, сгущался, темнел, и вскоре мокрая, липкая мгла окончательно меня поглотила. Любое движение стало бессмысленным — мгла тяжелела, давила на грудь. Но я бежала, и туман начал светлеть, сначала — чуть-чуть, а потом все заметнее, и словно огромная волна подхватила меня, беспомощно барахтающуюся в глубине, и сквозь толщу воды понесла наверх. И уже только тяжесть век отделяла меня от солнца. Я набралась смелости и открыла глаза.