Слуги в седлах - [62]

При такой луне и в такую тихую ночь не стоило бы ездить. Но Аннастийне все казалось так удивительно. Случалось же иной раз наострожить и при луне. Разве дедушка не помнит, как они однажды, три года назад, дедушка и она, отправились на озеро и поймали же ведь, да еще какую большую. Это была просто призовая щука.

Он, конечно, помнил. Но он собирался лечь спать.

Спать ему, правда, не хотелось, а захотелось поглядеть на озеро при луне.

Они отправились, Аннастийна и он. Аннастийна долго стояла на корме, она ровно табанила, но они не видели ничего, кроме окуньков на камнях.

На мысу Яниксенниеми, в том месте, где они пили кофе, открывался широкий вид на озеро. Он рассказывал Аннастийне, что в средневековом искусстве, как ему кажется, было на одно измерение больше, чем в искусстве нового времени. Он сказал, что оно, конечно, и теперь существует, но недоступно современному человеку, потому что он с детства напуган, раздражен, ощущает чувство вины. Он сказал, что в новое время люди устроили свою жизнь так, чтобы перед каждым была какая-то цель, ради которой они совершают насилие над собой и другими.

Они покончили с кофе и снова поплыли с острогой, но им не попалась даже мелкая рыбешка. На обратном пути он хотел сесть на весла, но Аннастийна сказала, что ей нравится грести.

Он сидел на корме. Над озером плыл туман. За туманом плыла луна. Он был утомлен бессонной ночью и чувством блаженства, он засыпал. Потом услышал сквозь сон, как лодка врезалась в песок, и Аннастийна сообщила, что они прибыли.

— Хорошо, — сказал он.

— Так... — сказала Аннастийна.

— Иди ложись... Я не спал прошлой ночью. Подремлю минут десять на корме и поеду попытать счастья на большого окуня у камня. Если я теперь лягу, то проснусь не скоро.

Так он сказал. Черви, правда, остались возле бани, но он не собирался удить. Он сказал это просто так, чтобы что-нибудь сказать и посидеть в лодке. До того было хорошо.

Он почувствовал, как Аннастийна выскочила из лодки, подтянула ее немного к берегу и пожелала ему доброй ночи.

Он спал минут пятнадцать. Месяц за это время опустился за лесом, начинало светать.

Да.

Можно бы и поудить. Черви найдутся и возле этой бани. Незачем возвращаться на свой берег. Он вышел из лодки и пошел под навес. Дверь бани открыта, приоткрыта и дверь каморки. Слышно, как человек переворачивается в постели.

— Ты уже спишь? — спросил он осторожно и начал выкапывать червей.

— А?

— Я просто спросил, ты уже уснула?

— Н... нет еще.

— Светает.

— Да.

— Ну, доброй ночи.

Червей не было. Он сел в лодку и поплыл к своему берегу. Там тоже не нашлось червей, и он отправился спать. На столе в доме стояла не убранная после ужина чайная посуда. Ему хотелось пить, и он выпил три чашки холодного чая.

Когда он разделся, натянул пижаму, услышал звуки утра и ровное дыхание Кристины, ему показалось, что он никогда не жил такой спокойной и бестревожной жизнью. Он осторожно поцеловал волосы Кристины и лег. Хорошо. Пусть приходит сон. Стены вокруг исчезли, И чего он, безумец, боялся за свое «я»? Даже в одиночестве, даже в бане чувствовал страх и напряжение. В бане? Да, именно. Он увидел свою прежнюю жизнь. Он прошел через жаркую баню, окунался в холодной воде и сидит теперь на собственном месте — на банном крылечке. Кажется, после бани человек должен быть всему открыт, а он все время кружил вокруг собственного «я», заставляя его стремиться и стремиться от цели к цели.

Он проснулся и. посмотрел на часы. Скоро три. Кристина спит в прежней позе.

Он спал не больше двадцати минут. Поднявшись, он пошел за угол. Потом стал ходить вдоль воды, пока не намокли штанины пижамы. Пусть. Куда он идет? Что он здесь делает?

Что, в самом деле?

«Аннастийна!» — кричит он про себя и протягивает руки. Он ощупывает спину и следы бретелек на ней. Аннастийна спит лицом к стене. Дверь приоткрыта, она приоткрыла ее. Надо возвращаться, немедленно возвращаться назад во вчерашний день. Но он медлит, уставившись на спину. Всего мгновение назад он начал засыпать и воображал, что переживает высший день своей жизни. Может, это и есть то неизвестное четвертое измерение?

— Аннастийна, я к тебе, — говорит он и трогает спину.

Девушка поворачивается и открывает глаза. Они еще сонные. Рот приоткрывается и жалобно говорит:

— Что такое?

— Ты спи-ишь?

— Сплю, — говорит Аннастийна и потягивается. Она улыбается. — Я не хочу удить, спать хочется.

Она снова поворачивается к стене.

—- Дай-ка мне, — говорит он, приподнимает одеяло и сует руку в тепло. Он нагибается и прижимает лицо к спине Аннастийны.

— Я... я... я... — говорит он дрожа.

Я позволил слугам вскочить в седла, мелькает у него в голове, когда он расстегивает пуговицы пижамы и лезет в постель. Он чувствует, как дрожит спина девушки, когда он прижимается к ней лицом.

— Нет... подожди, — говорит Аннастийна и поворачивается к нему лицом. Мягкие сонные губы.

Он чувствует кожу Аннастийны. Потом она пробуждается и пробуждает его: к этому утру, к утреннему холоду и восходу солнца.

— Нет, нет, — говорит Аннастийна и отталкивает его-от себя. — Я не хочу... не теперь... не мешайте мне спать... уходите.