Случайные связи - [10]

Он всегда считал, что в двойной жизни есть некая прелесть. Да, некая изысканность. Но он не мог отрицать гротескную бездарность собственной. Что?! Он жил с женщиной, которую никак не мог полюбить, он изменял ей, не желая жертвовать личной жизнью и тем самым мучая ее. Ему просто не хватало любви, вот и все. Он всегда мечтал о жизни беспокойной, героической, полной страстей. Но эпоха героев осталась в прошлом.

Любовь могла бы стать избавлением, но эта старинная безделушка никак не совместима с современным образом жизни. Мы постепенно утратили простоту нашей жизни. А нежности, которой мы обычно довольствуемся, оказывается недостаточно, равно как и умиления. Умиление начали принимать за любовь, тогда как это не более чем карикатура.

Мы умиляемся женщине, когда считаем, что она достойна быть любимой, но при этом не любим ее.

22.

Оставить ее? Возможно, это выход. Но причинять кому-то страдание — все равно что страдать вдвойне. Надо обладать огромным мужеством, чтобы добровольно разочаровать кого-то. Стоило ему представить Амели в слезах, и всякое желание порвать с ней исчезало. Что ей сказать? Что он несчастен? Что ему нужна прежняя свобода? А что он станет делать с этой вновь обретенной свободой? Без всякого сомнения, пустится в новые авантюры. Но Амели, что станет с ней? Ничего. Он стал частью ее самой. Уйти означало бросить ребенка на обочине дороги, лишить его пищи. При этой мысли у него от ужаса мурашки по спине побежали. От тоски она была способна на все. Часто сила слабых заключается именно в том, что они способны вызывать в других чувство мнимой вины. В любом случае, создавалось ощущение, что из ловушки нет выхода.

Одно время Тристану казалось, что все терзавшие его сомнения пройдут, что с приходом зрелости он сумеет согласовывать свою жизнь со своими желаниями. Сегодня он смотрел на вещи иначе. Точнее говоря, сами вещи заставили иначе на них взглянуть. Все трудные годы своей неоперенной юности, годы сомнений и максимализма, годы, от которых в голове у него осталось лишь смутное, мучительное воспоминание, сегодня казались ему самыми прекрасными в его жизни. И наоборот, те годы, что он провел расслабленно, как душевнобольной, гоняясь за удовольствиями, теперь казались особенно безобразными. От чего-то нужно было отказаться. На мгновение он почувствовал к себе, к своей жизни искреннее отвращение. Да, нужно было отказаться.

Но вот от чего?

23.

Он ясно ощущает, что в его мире что-то сломалось. Прежде он встречался с женщинами, просто наслаждаясь жизнью, стремясь утолить свой зверский аппетит, свою болезненную ненасытность. Но теперь все изменилось. Он знает, что прямым следствием его удовольствий являются страдания Амели. Таким образом, отныне его радости жизни, обремененные грузом моральной ответственности, обретают совершенно иное звучание и пахнут развратом. Порой он встречается с женщиной даже не имея особого желания. Словно им движет некая деструктивная сила, некая внутренняя потребность, похожая на тягу к совершению преступлений. Что же ему на самом деле нужно?

В любом случае, ему уже не вернуть того ликования, которое сопутствовало началу их отношений. Он даже немного подавлен. Кажется, жизнь мало-помалу утратила свою остроту.

Амели по-прежнему больна, под глазами у нее синяки, ее мучает слабость, она грустит, кажется, вот-вот сломается, и Тристан знает, что всему виной он. Он довел ее до столь болезненного состояния, в котором он только и может по-настоящему ее любить. Он понимает, что убивает ее и она не станет этому противиться.

Наверно, разум заключается в умении объединять противоречивые идеи, не теряя при этом способности жить, думать, действовать. Понимать, к примеру, что все обратится прахом, и при этом верить в будущее, как ребенок, который еще не понимает, что такое смерть. И вот он больше не в силах так жить. Две его жизни совершенно несовместимы. Хотя он чувствует себя неспособным выбрать что-либо одно, он таки должен сделать этот выбор.

В геометрии «сферой» называют замкнутую поверхность, все точки которой одинаково удалены от центра.

Тристан словно бы оказался заключенным внутрь сферы, поскольку все объекты его желаний находятся на одинаковом удалении от его «я». При этом ему никак не удается понять, что же именно он предпочитает.

Эта сфера — символ незрелости современного человека. Она удерживает его внутри, как ребенка в утробе матери, и, пребывая в этой постоянной неуверенности, мы пытаемся обрести собственное «я».

«В начале было Слово, — написал святой Иоанн. — И слово было Бог». Но что же божественного в начале? Возможно, новорожденный гораздо ближе к Богу, чем любой другой человек, будь он хоть святым. Ибо ребенок — это сплошной потенциал. Для него еще все возможно, так как еще ничто не начато. Современного же человека, на мой взгляд, преследует навязчивое желание оставаться в этом состоянии до конца дней своих. Я бы хотел, чтобы для меня еще все было возможно. Не отказываться ни от одного из потенциальных вариантов. Мы дошли до того, что желаем всего и одновременно с этим — прямо противоположного. Но желать и того, и другого разом означает не желать ничего вообще и утратить связи с реальностью.