Случайному гостю - [9]

— Рождество встретим вдвоём, — глухо говорит бабушка. — Нужна будет помощь твоя.

Телевизор изрыгает пронзительное танго советской пары.

— Я и так делаю немало, — заявляю я, терзая тугую мясорубку. — И всё за один подарок.

— Мне было знание… — продолжает бабушка, мешая перекрученную мной зелень с чуть желтоватыми густыми сливками — сливки начинают приобретать все более интенсивный зеленый оттенок, превращаясь в «желоный[16] соус». — Про презент — тераз неналежне[17]… Когда ты чего-то очень хочешь, Лесик, лучше смолчать. Кто-то может услышать… Тот, кто слишком любит… легкие жичения, говорила ранейше.

Ветер на чердаке вновь сильно хлопает ставней.

— Тогда держусь за крестик, — говорю я. — Ну, слушайте. Я видел в канцтоварах такие…

— Да, вот про знание, — упорствует бабушка… — Будь осторожен… с желаниями следует быть очень осторожным. Ты понял меня хорошо?

— Вот когда мне будет сто лет, я буду осторожным, — нахально говорю я ей в спину.

Бабушка многозначительно молчит, паштет под её ложкой издает разнообразнейшие звуки. Постучав ложкой о край миски, бабушка изрекает в пространство:

— Зарано пташок заспевал…

Из ванной доносится хриплое Ваксино мяуканье.

Мне становится жарко, во рту привкус трав, язык кажется огромным и сухим, а губы колючими.

Пока бабушка вминает паштет в миску, а советская пара срывает овации, заканчивая выступление, я раздумываю — чем бы кисленьким и прохладным запить бабушкино пойло и промочить сведённый сухостью рот.

За бабушкиной спиной я слезаю с высокого стула. На бывшей печке, поблескивающей зелёными искрами тёмного кафеля, я вижу синюю с золотым рисунком фаянсовую чашку, задвинутую под самую стенку и заботливо укрытую серой салфеткой. Большую чашку, в которой бабушка делает мне «хлодну хербату» — процеженную остывшую заварку с мятой и сахаром. Такое из всей семьи пью только я. Прохладное, свежее, чуть кислое и с горчинкой — прекрасно утоляет жажду. Пересохшее горло сводит судорога. Я сглатываю.

Бабушка окончательно подавила паштет — маленьким кусочком белого хлеба она счищает его с ложки и, отправив в рот, произносит:

— Смакота!

— Ужас, как хочу пить!!! — бормочу я и отправляюсь к печке. Снимаю салфетку и единым махом выпиваю немаленькую чашку. Это не чай. Ощущение такое, словно в горло попал острый кусок льда. Прохлада и кислинка действительно есть, но смазаны и растоптаны неимоверной горечью. Кажется, что горечь ширится и растёт, попав внутрь меня — она заполняет собой всё, оставляя мерзкое послевкусие и тошноту. Я кашляю и не могу дышать. Пальцы не в силах удержать чашку — она вырывается из них и, ударившись об кафельный уголок, разбивается на тысячу осколков. Бабушка оборачивается. В такт Григу — под него катается следующая пара — финны. Ложка падает у бабушки из рук на колени. Бабушка порывисто встаёт — ложка летит на пол, стул гулко падает. В два шага бабушка оказывается возле меня — глаза её темны и тревожны, губы побелели, кожа обтянула породистый подбородок. Бал у Горного короля набирает обороты.

— Плюнь!!! — рявкает она и с размаху лупит меня по спине. — Вырви!!

Но поздно, поздно — мне становится жарко, я покрываюсь холодной испариной, кружится голова, я успеваю добрести до стула, чтобы присесть — мраморная столешница выскальзывает из-под пальцев. Я хватаю ртом воздух…, а вдоха нет и нет. Проклятое зелье ударяет мне в голову. Пол в кухне становится покатым и скользким, ноги мягкими. Подо мной скрежещут синие черепки…

Всегда под действием специфика[18] я слышу колокол, он глухо и печально гудит где-то в солнечном сплетении, забирая гулом и вибрацией всё больше и больше меня; почти всегда я успеваю увидеть быструю тёмную реку, стиснутую серыми каменными набережными, вздыбленный горбатый мост над нею и спину позеленевшего от времени ангела — по быстрым темным водам плывет одинокий венок, в пустом небе раскатывается звон, незримые, в вышине печалятся дикие гуси. Далее — всегда тени и невнятные речи, кто ищет выхода, кто хочет уйти как можно дальше…

Взвизгивает мясорубка — я пытаюсь ухватиться за нее и кручу вал в обратном направлении — нож съезжает с крепления.

Откуда-то извне слышен голос. Похоже, говорю я, вернее мой рот, мой язык рычат и пришепетывают старыми словами.

Успеваю заметить бабушку — она открывает плиту, в духовом шкафу которой преет каша, и резким движением выплескивает на раскаленные кирпичи остатки зелья из медной кастрюльки. Валит пар. Я вою. Меня уносит куда-то вверх. Кажется, я падаю. Хрустят осколки чашки.

Провидческий дар передан безумцам и детям. Об этом знают все, кому надо. Многие пользуются.

Я прихожу в себя на полу. Сквозь верхний край окна виден растущий во внутреннем дворике орех — голые, чёрные, мятежные ветви на фоне фиолетового неба.

Дует, лежать очень жёстко. На лбу у меня холодный компресс, ноги укрыты пледом. Рядом сидит Вакса и неодобрительно поглядывая в мою сторону, трёт лапой свою чёрную, бархатную морду. Завидев мой взгляд, Вакса коротко мяукает, виднеется розоватая пасть.

Откуда-то сверху раздается бабушкин голос.

— Я должна извиниться…. Должна была знать… Вставай. Ждёт тебя сурприза.