Случай у Пяткина - [3]

— Вы ж, Карпо Иванович, с ней в словах не дюже: не наплела бы чего, шкура. Хотя она, положим, как ведьма, все знает.

— Я до ей, дай срок, доберусь.

Репа въехал в тьму навеса. Пяткин застучал в окно кнутовищем. Вышла Гашка с лампочкой, держит ее впереди себя, самое не видать.

— Пущай обсушиться!

— Что ж, сушитесь.

Вошли в хату. Гашка сбросила свитку с головы, убрала со лба и дряблых щек выбившиеся черные волосы.

— Ну, давай-ка нам сушиться, чем помокрей, — сказал Пяткин.

— Ничего у меня такого нету, — сказала Гашка, рассматривая свой острый нос.

— Требую!

— Да хоть растребуй.

— Да ты, Гаша, не сомневайся, понюхай человека, — сказал Репа. — Дыхни ей, Карпо Иванович, для спокою.

— Да я его давно разнюхала.

— То-то и есть. Не со злом каким спрашиваем!

Обсушились бутылкой, а дождь все идет. И время идет. Пяткин посмотрел на часы — полночь. Репа вспомнил, что Гашка ведьма, как и ее покойная подлюга мать, стал просить переменить погоду. Но Гашка, сидя в стороне, увиливала и только облизывала белые губы.

— Вот такая и мать твоя была пакостница! Сколько народу заездила, ведьма.

— Какая может быть ведьма при социализме? — возмутился Пяткин. — Сжечь ее к чертям!

И вынул книжку.

— Кто ж это меня сожгет?

— Кто? Масса, чертова перечница!

— Гляди, сам вперед сгоришь.

— Ой, Гаша, не предрекай человеку, — сказал Репа, покрутив круглой головой.

— Я ей предреку! Ты с кем это разговариваешь? А!

— С вором, — сказала Гашка, уставившись в Пяткина светлыми глазами. — С грабителем.

— Ах ты ж!.. — Пяткин хотел броситься к ней, но Репа не пустил его.

— А знаешь, что я ограбил?!

— Знаю. Откуда на тебе кожанка и сколько с кого взял летом и прошлой весною?

— Постой, постой! — цыкнул Пяткин. — Ты прошлого не трожь. Раз ты ведьма-пророчица, твое дело будущее угадывать.

— Чего тут угадывать? Все знают.

Облизала губы и вышла, гадина.

— Это пошла угадывать, с чем едем! — сказал Репа и вышел следом. Застал Гашку возле мешков.

— Ты уж, Гашенька, не знаю, как насчет прошлого, а настоящего, бога ради, не касайся.

— В Кваши везете… Не много ль по грязюке… Коней зарежете.

— Да полмешка уже сбросим. Ты уж, Гаша, людей не режь.

— Полмешка — какое ж облегчение…

— На! Подавись, гада! — просипел Репа, сбросив мешок на землю. — Назад!.. Назад!.. Матери вашей!.. — шептал, суя кулаком в лошадиные морды и выводя воз из-под навеса.

Заглянул в окно — Пяткин уже спит, положив голову на стол.

— Уйми собаку!..

Схватил вожжи, вытянул кнутом лошадей. Только в ворота, а сзади:

— Стой! Стой, сукин сын! Удрать? Так я тебя арестую, кулацкая морда!

— Да боже ж меня сохрани! Только бы скорей от этой паскуды! Говорил: не связывайся!

— Ничего, я ее завтра ликвидну.

— Она вон нынче мешок уже ликвиднула.

— Пошел!

Пяткин лег под рядно и сейчас же захрапел. Репа тоже прилег, накрывшись чапаном. Подумал:

«Ликвиднуть бы тут самого тебя, бандитюга! Али сбросить в грязь?.. Чуток, сука! Грец меня, жадюгу, понес тот мешок выручать!»

Лежа слушал, как сквозь чмоканье копыт дождь стучит по чапану, а телегу царапает, как когтями, привешенное сзади ведро. Дремлется. Рядом храпит Пяткин. Долго храпел, а потом поднялся, слез с воза и говорит:

— Ну, покедова, Репа. Вези свою пшеницу в город на базар, да не завози к Абрашке — тот всегда пятака недодает. Правься прямо к Устину. А продавши, гребись в трактир — подле собора, «Свидание всех друзей». Там нынче по случаю праздника играет военная музыка.

— Хорошо, — сказал Репа, — ты ж, пожалуйста, не опоздай, чтобы дело не задерживалось.

— Как же я могу опоздать, когда уже музыка играет, а ты все лежишь на яме. Вставай!

Музыка действительно заиграла. А Пяткин все пристает:

— Вставай, черт! Что на дороге стал?

Репа сбросил чапан, сел на мешках, открыл глаза: впереди шоссе, дальше в утреннем тумане дома, сбоку железнодорожный мост — действительно приехали… Воз на обочине стоит. Какой-то подводчик в буденовке стоит рядом, ругается:

— Что дорогу, сонные черти, загородили?

Репа всмотрелся — по шоссе у самого города обозы с красными флагами. Народ толпится. Это оттуда и музыка… Оттуда же и милиционер быстро сюда идет. Оглянулся на воз, — Пяткин спит под рядном… Репа сбросил с него рядно, захватил ладонями шею, сразу посадил на мешки:

— Вставай!..

Пяткин обвел красными глазами все поле, прищурился на милиционера, на мост:

— Пошел вперед!

— Да куда к черту на рога вперед?

— Пошел, не твое дело! Вывернемся!

— Да вон она красная шапка… к возу идет.

— Не таких обходили.

Схватил вожжи, хлещет лошадей.

— Здорово, товарищ милиционер, красный обоз догоняем.

Не успел Репа опомниться, Пяткин догнал обоз, врезался в толпу, — митинг идет. Кто-то с портфелем, стоя на возу, заканчивает приветственную речь. Пяткин вскочил на мешки, вынул книжку:

— Товарищи, прошу слова! Вот, товарищи, осознавшийся кулак Репа, благодаря что моей разъяснительной работе и также нажиму как предсельсовета, самолично ликвидировал яму и, как отмежевавшись от проклятого гнезда кулаков, вывез под моим контролем государству семьдесят пудов, и я предлагаю на красную доску, чтобы наш сельсовет именно…

Но что именно, Пяткин не договорил, так как рядом кто-то негромко, спокойно сказал: