Слово о сыновьях - [14]
— Говори скорее, что такое, — прошу я.
— А вот угадай, — усмехается Григорий Амвросиевич, подогревая мое любопытство.
— Ну, не томи, Гриша.
Муж сел рядом, обнял меня и все с той же сияющей улыбкой сказал:
— Поздравляю с новой жизнью. Русские освобождают Бессарабию. У нас будет установлена Советская власть.
— Правда?
— Передали по радио. Румынские войска должны в течение двух дней покинуть Бессарабию.
— Господи, наконец-то…
Мы так были взволнованы этой радостной вестью, что не могли уснуть и проговорили до самого рассвета. А на утро все село знало о предстоящем приходе Красной Армии. Все теперь только этим и жили.
На другой день, покинув укрепленный район на правом берегу Днестра, через село прошли хмурые, подавленные румынские солдаты. В усадьбе помещика Пержу царил страшный переполох. В повозки поспешно укладывалось имущество. Злой, весь заплывший жиром помещик покрикивал на возниц:
— Пошевеливайтесь, говорю вам. К поезду опоздаем. Проклятие королю! — и, схватившись за голову, он убегал в дом. Видно, жалко было расставаться с награбленным добром.
Крестьяне с усмешкой смотрели на суетившегося помещика.
— Солому не забудь погрузить, господин Пержу. Королю подаришь, — под общий смех крикнул кто-то.
Помещик, словно ужаленный, оглянулся и, сердито бормоча угрозы, уселся в бричку и укатил на станцию.
Помещик Пержу славился своей скупостью. Он годами не выплачивал крестьянам заработанные ими деньги. Батраков и поденщиков он кормил такой соленой брынзой, что те потом опивались водой, наживая желудочные болезни.
В том году стояла суровая морозная зима. Небольшие запасы топлива, которые были у крестьян, быстро иссякли. На полях помещика много лет гнили огромные скирды соломы. Тогда жители Радулян попросили Пержу отпустить им на топливо соломы в счет денег, которые он был им должен. Помещик отказал, опасаясь, что крестьяне возьмут соломы больше, чем им положено. Ее ведь не взвесишь.
Эту солому и вспомнили удиравшему помещику.
Но вот и помещичья бричка скрылась в пыльной дымке. Потеряв ее из виду, крестьяне облегченно вздохнули. Старое навсегда уходило из их жизни. А новое? Новое еще было скрыто в неизвестности.
От помещичьей усадьбы толпа двинулась к зданию бывшей примарии[5], чтобы там встретить Красную Армию.
Боря и Миша весь день пропадали неизвестно где. Рано утром я нашла на столе записку: «Мамочка, не волнуйся, мы идем встречать Красную Армию». Но в толпе встречавших сыновей я не нашла.
Радулянцы ждали освободителей. Для дорогих гостей были приготовлены хлеб-соль, букеты цветов, кувшины с вином, прикрытые ярко вышитыми полотенцами. Взоры всех собравшихся устремлены на восток.
Вдруг из переулка выскочил запыхавшийся парнишка.
— Идите скорее… — еще издали крикнул он. — Там советский самолет!
Все бросились за ним. Но никакого самолета за селом не оказалось. Ворча и поругивая сорванца, вернулись обратно. А через час другой мальчик принес новую весть: на Сорокском шоссе видна пыль.
— Это точно Красная Армия идет, — убеждал он с таким жаром, что все поверили ему, и толпа хлынула в противоположный конец села. Но как пристально ни всматривались мы в протянувшееся серой лентой шоссе, никакого движения на нем не было видно. Уже в сумерках возвратились мы к зданию примарии. Решено было не расходиться отсюда до тех пор, пока не дождемся Красной Армии.
— Может, они прошли мимо? — высказал кто-то сомнение.
— Не должны. Радуляны на большом тракте стоят.
Часов в десять вечера те же вездесущие ребятишки первыми заметили подходившую к селу красноармейскую часть.
— Идут! Идут! — радостно возвестили они.
Толпа бросилась навстречу колонне. Объятия, поцелуи, радостные всхлипывания. Старик, убеленный сединами, служивший когда-то в русской армии, на расшитом рушнике преподносит советскому командиру хлеб-соль:
— Нашим дорогим освободителям. От жителей села Радуляны, — взволнованно говорит он и низко кланяется.
Красноармейцев забрасывают цветами. По рядам уже пошла добрая чарка вика… Кто-то трясет меня за плечо. Оборачиваюсь: Боря и Миша. Оба необычайно веселы, глаза их светятся большим юношеским счастьем. У обоих на фуражках повыше козырька поблескивают красные звездочки.
— Ты нас искала? Да, мама? А мы в Сороках были… Уже познакомились с красноармейцами… Это они подарили, — Миша срывает с головы фуражку.
— Вижу… Но что же вы делали в Сороках?
— Красную Армию встречали, а потом дорогу в Радуляны показывали.
— Молодцы! — похвалил сыновей Григорий Амвросиевич.
— А мне вот что советский командир дал, — Боря выхватил из-за пазухи книгу в коричневом переплете. В лунном свете на обложке золотом блеснуло: «Котовский».
Наш разговор заглушает красноармейская песня. Над окутанными сумерками Радулянами торжественно звучит:
У околицы дружески прощаемся с советскими бойцами. Дольше им нельзя задерживаться; их с нетерпением ждут в соседних селениях.
Взволнованные только что пережитой встречей, нехотя расходимся по домам. Боря и Миша, обнявшись, идут впереди и вдруг неожиданно затягивают:
Книга рассказывает о жизни и творчестве ленинградского писателя Льва Канторовича, погибшего на погранзаставе в первые дни Великой Отечественной войны. Рисунки, помещенные в книге, принадлежат самому Л. Канторовичу, который был и талантливым художником. Все фотографии, публикуемые впервые, — из архива Льва Владимировича Канторовича, часть из них — работы Анастасии Всеволодовны Егорьевой, вдовы писателя. В работе над книгой принял участие литературный критик Александр Рубашкин.
В год Полтавской победы России (1709) король Датский Фредерик IV отправил к Петру I в качестве своего посланника морского командора Датской службы Юста Юля. Отважный моряк, умный дипломат, вице-адмирал Юст Юль оставил замечательные дневниковые записи своего пребывания в России. Это — тщательные записки современника, участника событий. Наблюдательность, заинтересованность в деталях жизни русского народа, внимание к подробностям быта, в особенности к ритуалам светским и церковным, техническим, экономическим, отличает записки датчанина.
«Время идет не совсем так, как думаешь» — так начинается повествование шведской писательницы и журналистки, лауреата Августовской премии за лучший нон-фикшн (2011) и премии им. Рышарда Капущинского за лучший литературный репортаж (2013) Элисабет Осбринк. В своей биографии 1947 года, — года, в который началось восстановление послевоенной Европы, колонии получили независимость, а женщины эмансипировались, были также заложены основы холодной войны и взведены мины медленного действия на Ближнем востоке, — Осбринк перемежает цитаты из прессы и опубликованных источников, устные воспоминания и интервью с мастерски выстроенной лирической речью рассказчика, то беспристрастного наблюдателя, то участливого собеседника.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Поразительный по откровенности дневник нидерландского врача-геронтолога, философа и писателя Берта Кейзера, прослеживающий последний этап жизни пациентов дома милосердия, объединяющего клинику, дом престарелых и хоспис. Пронзительный реализм превращает читателя в соучастника всего, что происходит с персонажами книги. Судьбы людей складываются в мозаику ярких, глубоких художественных образов. Книга всесторонне и убедительно раскрывает физический и духовный подвиг врача, не оставляющего людей наедине со страданием; его самоотверженность в душевной поддержке неизлечимо больных, выбирающих порой добровольный уход из жизни (в Нидерландах легализована эвтаназия)
У меня ведь нет иллюзий, что мои слова и мой пройденный путь вдохновят кого-то. И всё же мне хочется рассказать о том, что было… Что не сбылось, то стало самостоятельной историей, напитанной фантазиями, желаниями, ожиданиями. Иногда такие истории важнее случившегося, ведь то, что случилось, уже никогда не изменится, а несбывшееся останется навсегда живым организмом в нематериальном мире. Несбывшееся живёт и в памяти, и в мечтах, и в каких-то иных сферах, коим нет определения.