Слово и дело. Из истории русских слов - [54]

Расхождения в формах, первоначально стилистически различных; за полногласной лексикой закрепились значения конкретные, за неполногласной — отвлеченные, ср. оппозиции городъ — градъ (цитадель) или голова — глава уже с XIV в. Расхождение в акцентных характеристиках, важных специально для устной речи, сразу же выделяет самостоятельные слова: гу́ба ‘рот’ с последовательным ударением на корне слова; губа́, губу́ ‘залив’ с последовательным ударением на окончании слова; губа́, гу́бу ‘волость’ с подвижным ударением[84]. Начинается развитие словообразовательных гнезд, постепенно эксплицирующих отдельные значения исходной синкреты (которая на основе переработки текста развила контекстную многозначность), уже не в конкретных текстовых блоках, а в виде самостоятельных лексем. Так, по данным исторических словарей[85] можно установить историческую последовательность порождения самостоятельных лексем типа бѣл- (разумеется, чисто условно в хронологическом аспекте): бѣль — бѣлота (XI в.), а затем бѣлина (с XVI в.), почти одновременно бѣлость (1534 г.) и позже всего бѣлизна — разные степени отвлеченности признака, которые фиксируются в каждом новом образовании (тут же имели значение колебания в ударении и связанность форм в тексте: не все они имели полную парадигму форм). Возможны также грамматические вариации, ср. для трех разных значений слова образъ в литературном языке: о́бразы ‘виды’, образа́ ‘лики’, образцы́ — ‘образцы, типы’ и т.д.[86] Общая устремленность системы заключается в выделении самостоятельных лексем для выражения определенных значений, как только они становятся социально важными, уже не в текстах-образцах, а в языковой системе.

Сегодня символизирующее мышление средневековья мы воспринимаем сквозь призму дошедших до нас языковых текстов, и потому аналитическое к ним отношение должно быть особенно критичным, тем более, что постоянно изменялось взаимное отношение слова и текста друг к другу. Многозначность слова или синонимический ряд в представлении современного лексикографа и по мнению средневекового книжника — совершенно разные, а во многом и противоположные понятия.

ДРЕВНЕРУССКИЙ ЯЗЫК: ИСХОДНОЕ СОСТОЯНИЕ И ТЕНДЕНЦИИ РАЗВИТИЯ

1. Общекультурные аспекты истории русского языка

1.0. Личность — общество — культура, определяя друг друга, совместно создают структуру социокультурного взаимодействия, причем ни один из членов этого триединства не может существовать без двух других. Это помогает уяснить и направление изменений, и перспективу их научных исследований. Основным изменением со временем становится движение от цельности общества к слитности государства и от культуры к цивилизации, так что сегодня соотношение «личность — государство — цивилизация» организует структуру совместного взаимодействия всех компонентов национального мировосприятия, исторически отложившегося в категориях и формах родного языка. Внутренний конфликт между обществом и государством, между культурой и цивилизацией постоянно создает динамическое напряжение развития, постепенно снимающего обслуживающие их формы — этнические и языковые — в пользу наднационального и вневербального. На векторной линии этого качественного преобразования и следует строить модели интересующих нас предметов научного изучения: для историка языка это — языковые единицы, категории и признаки, изменяющиеся во времени.

1.1. Средневековую культуру следует определять не по изменчивым сиюминутным интересам, а по качественным признакам ее самой, как бы изнутри системы, в той мере, в какой это оказывается доступным современному исследователю. Это была культура «идеациональной истины», истины веры, открываемой Божией волею посредством образцовых текстов и через достойных этого пророков. Это культура символов, извлеченных из сакрального текста и постоянно воссоздающих творческое напряжение в культурной среде. Отсюда все признаки средневековой культуры: христианская культура носит вербальный характер (все художества и искусства основаны на слове — Слове — Логосе) и потому имеет ярко выраженный ограниченный этнически характер, т.е. существует только в народных формах, хотя сам термин «народный» применительно к тому времени следует понимать достаточно широко: как суперэтнос, а не как отдельная его часть, например, как племя, род или народ.

1.2. Культурное и этническое совмещаются в исторической перспективе языка. В этой исторической перспективе отчетливо просматриваются линии соединения и вариативности языковых форм: например, «русское» и «украинское» варьируют лишь на фоне западнославянского, с которым долгое время составляли единое целое как система, но одновременно противопоставлены южнославянскому по культурному признаку (так называемое первое южнославянское влияние); затем варьирование «русского» и «болгарского» осознается на фоне юго-западного (в широком смысле «русского» же), на новом, литературно-книжном уровне разработки текста представляя собою системное единство на фоне второго южнославянского влияния; наконец, образуется вариативность «русское» — «русское церковнославянское» на фоне уже ставших самостоятельными украинского и белорусского языков, с возможным (на литературном уровне) воздействием их на оба варианта русского, т.е. славянорусского и великорусского, в форме так называемого третьего южнославянского влияния уже только на книжную норму. Проблем общего характера, идеологических, этнических и т.п. в разработке этих вопросов накопилось больше, чем сугубо научных, и прежде всего — собственно лингвистических. С точки зрения лингвиста, важна лишь возникающая при определенных условиях возможность языкового варьирования в границах каждой отдельной культурной зоны как условие и обеспечение уверенной устойчивости всего этноса в изменяющихся условиях культуры. Если принять, что этнические признаки продолжают языческую культуру, т.е. являются чем-то природным в противопоставлении к культурному (христианскому), тогда оказывается возможным возникновение конфронтации, хотя оппозиции, разрушающей гармонию отношений и связей, здесь не возникает, поскольку славянский этнос просто осваивает новую для него культурную традицию, тем самым восполняя ею собственную «природу» посредством форм и категорий родного языка (не речи!). Таков именно процесс ментализации культуры, а не механического заимствования внешних ее знаков и форм.