Слезы Африки - [24]

После этого Мубарак Мубара уселся на землю и преспокойно принялся накладывать заплату на поврежденную камеру, подождал, пока она высохнет, закачал воздух при помощи старого насоса, откуда воздух вырывался во все стороны, и как завершающий аккорд всем его усилиям – лег и заснул. К тому времени солнце поднялось высоко, жара усилилась, и большинство из ребят последовало его примеру.

Сеньорита Маргарет отошла на сотню метров, справила нужду среди кустов, села на камень и долго смотрела на любопытное зрелище, какое представлял собой ржавый грузовик, обожженный солнцем посреди бескрайней равнины.

Взгляд ее упал на светлую шевелюру Карлы Грисси, которая спала, положив голову на темные колени Зеуди, и первый раз самым серьезным образом спросила саму себя, а правильно ли она поступила, разрешив, как ей, так и ее братьям, идти с ними.

Остальные ребята были местными, чернокожие в мире негров, и как бы там ни было, плохо ли, хорошо ли, но они могли приспособиться, как бы далеко их не забросило от родных мест, но без своих родителей, кто так или иначе, но все-таки поддерживали некую связь с их родной культурой, Бруно, Карла и Марио Грисси всегда останутся чужаками, какими бы африканцами они сами себя не считали.

И это она знала по собственному опыту.

В Африке она провела почти сорок лет, все ее друзья были африканцами и говорила она на амариго лучше, чем большинство эфиопов, но даже и в этом случае, когда приходила куда-нибудь, где собирались местные и обсуждали что-то между собой, то сразу же возникала неудобная пауза, словно эти девочки, которых она же и научила всему, что они знают, продолжали считать ее в некотором роде чужаком; непонятная «белая», с которой нельзя делиться секретами, какие рассказывали даже мимолетным знакомым.

По прошествии этого времени и после всех горьких разочарований, сеньорита Маргарет пришла к заключению, что расизм это – как утверждал её отец – не некая абсурдная необходимость, возникающая среди некоторых человеческих особей, почувствовать себя существом более развитым по отношению к другим себе подобным, но на самом деле некое «различие», что отпечатано в генах уже на уровне человеческого зародыша.

Она все еще помнила время, когда тот, кто позже станет отцом неповторимой «Царицы Билкис», появлялся на ее крыльце жаркими ночами при полной луне, сказочно сиявшей в небесах, и еще она помнила, как косо поглядывали на нее деревенские девушки, словно отдаленная вероятность того, что сможет «забрать» у них этого молодого человека, который, в соответствии с простой логикой, мог принадлежать лишь одной из них, тем не менее, воспринималась как всеобщее оскорбление.

Тот несчастный мальчик не был ни красавцем, ни богатым, ни из важной семьи, и, сказать по правде, не мог составить приемлемую партию для большинства девушек на выданье, но лишь то, что он интересовался бледненькой дочкой преподобного Мортимера, превращало его в нечто, сродни «общественной собственности», которую никто не желал для себя лично, но и также не желал уступить кому-нибудь еще.

– Возвращайся в Европу и подыщи себе мужа белого, – всегда советовал ей отец. – В противном случае будешь жалеть о содеянном до самой смерти, потому что не существует большего несчастья, чем видеть как страдают твои дети. А твои дети, если ты родишь от местного, всегда будут несчастными.

И хоть преподобный Мортимер был слугой божьим, но, тем не менее, знал много о роде человеческом, и может быть, именно поэтому решил обосноваться в самом отдаленном уголке планеты, с намерением, далеким от исполнения, познать лучше Создателя через его творения, пребывающие в самом незапятнанном состоянии, хотя и единственный ценный вывод, полученный из всего этого, звучал приблизительно так: если Господь и создал мужчин и женщин по образу и подобию своему, то небо должно быть заселено неимоверным количеством мелких божеств, очень отличающихся друг от друга, и большинство из них, кроме того, еще и бессовестные сукины дети.

– По большей части, – обычно говорил он своей дочери, когда они вечерами подолгу беседовали на веранде своей хижины, – страсти человеческие имеют обыкновение не очень-то отличаться, идет ли речь о кондукторе в автобусе в Манчестере или о пастухе в Эритерии, поскольку чистота крови совершенно не гарантирует чистоту духа.

В последние годы своей жизни преподобный Мортимер подрастерял не только большую часть той энергии, которая и толкнула его на эту авантюру, но заодно и большую часть той слепой веры, которая воспламеняла его душу подобно тому, как воспылала купина неопалимая в Синае.

– Я пришел к выводу, что та купина, которую Моисей видел горящей в пустыне, была на самом деле не купина, а маленький колодец с нефтью, – заметил он как-то несколько развязано. – Древние кочевники в Иране имели привычку греться у таких огней.

– Звучит, как святотатство, – указала ему его же дочь. – Чудо неопалимой купины описано в Библии.

– Видишь ли… Жизнь научила меня, что «чудо» случается, когда у нас не получается объяснить это самим себе, потому что произошедшее не соответствует ни времени, когда произошло, ни месту, где это случилось, – последовал ответ. – Моисей ничего не знал про нефть, а потому та горящая купина была для него чудом, хотя настоящее чудо заключалось в том, что Господь смог создать саму нефть.