Слётки - [37]

И вот они пришли в тир вдвоем – старший и младший. Пришли попрощаться, завтра Борис убывал. Не в каком-то неизвестном направлении, а со всеми и всякими гарантиями, будто швейцарские часы. Адрес училища, направление облвоенкома, чемпионские грамоты, свернутые в рулон и обтянутые тонкой резинкой. Все. Он пришел пожать руку учителю – почище отца! Сказать спасибо. Обняться на прощание. И на прощанье же сделать десять выстрелов из шмайсера, «скрипочки Страдивари», как говорил Хад-жанов, чудесный майор, добрая душа. Ведь он за все это время ни разу даже голоса не повысил на Бориса, не говоря уж о маленьком Глебке. Что за человек! Да таких мужчин сейчас не бывает.

Хаджанов сидел в своем кабинетике, при появлении ребят встал. Но вперед не шагнул. Глядел на Борю непривычно строго, не улыбаясь. Потом протянул ему металлическую сверкающую штучку – мобильный телефон. Сказал:

– Вот тебе мой подарок! Не забывай! Звони!

А дальше вообще чудо совершилось. Майор повернулся чуть вбок, к Глебке, и протянул ему точно такой же телефон:

– И ты возьми, младший брат! Перезванивайтесь! Друг друга не забывайте! Понимаете?

Они стояли обмершие, оба не в силах найти слова благодарности, а Ха-джанов помолчал и сказал не очень понятное:

– У вас тут с народом что-то происходит. Забываете все. А забывать нельзя. Ни мать, ни отца, ни брата, ни сестру. У нас, у горцев, это священный закон. Почему же русские его позабыли?

4

А потом был вокзал. Мама и бабушка, – каждая то засмеется, то заплачет, – пятеро горевских дружбанов, на лицах которых улыбки сменяются растерянными гримасами, и Глебка, который не смеется и не плачет – он все выплакал тогда, только узнавши про Борин выбор.

Был он сух как вобла, что ли – все в нем сжалось, ссохлось уже давно и не осталось хотя бы капельки влаги на вокзальное прощание.

Случилась на вокзале и маленькая досада – в тот же, что и Боря, вагон села та длинная по кличке Дылда; оказалось, она тоже куда-то ехала. Глебка, знавший ее с младенческой, можно сказать, поры, поёжился, даже по-стариковски головой покачал, считая ее появление если и не приметой, то каким-никаким неудобством, но Боря… Боря-то его как раз и удивил. Он отчего-то зарделся, вежливо с Дылдой поздоровался, может, повлияло, что она теперь в библиотеке работает, и та доброжелательно кивнула в ответ. Но рассуждать особо было некогда, скоро все заколготились, парни стали Борю обнимать, жать ему руку, даже мама с бабушкой едва успели его расцеловать, а Глебка так просто замирал от страха до самой последней минуты прощания, ожидая, когда же брат обнимет его.

Они так и не сказали друг другу чего-то важного, что обязательно говорят братья при расставании. Вагон медленно поплыл перед ними, и Глеб сначала пошел, а потом побежал. Борис улыбался над плечом пожилой проводницы и торопливо говорил, будто спохватился, что не сказал этого раньше:

– Глебка, не горюй! Я тебе писать стану! Учись! Ходи к Гордеевичу, он поможет! Маму береги, слышишь! И бабушку!

Ничего старался не забыть, будто прощался навсегда! И Глебка снова зарыдал.

Опять из нутра его вырвался какой-то отчаянный вопль. Даже пожилая проводница, видевшая, наверное, на своем веку не одно прощание, похоже, поразилась и крикнула Глебке:

– Что ты, мальчик! Не плачь! Все будет хорошо!

Он сначала шел, потом легонько побежал, а когда вагон набрал скорость, изо всех сил помчался рядом и отчаянно кричал на ходу что-то бессмысленное и пустое.

И вот прибежал: край платформы, огражденный барьером, обрыв метра в полтора высотой, за краем ползут, переплетаются рельсы, сходятся в один путь. Куда он ведет?

Глебушка глядел туда с немым вопросом, с отчаянием, с тяжким предчувствием, и боялся обернуться, чтобы там, за спиной, не увидеть самое страшное: свое одиночество.

5

Отъезд Бориса переменил Глебку до самого основания.

Он притих, стал неразговорчив. Даже в школе вел себя странно – не дурил на переменах, не толкался, не бегал сломя голову, не кричал глупые детские слова, как остальные.

Он избегал споров, хотя все слышал, имел свое мнение, правое или не правое – другой вопрос, но держал его при себе, никому не высказывал, никого не поддерживал.

Учился ровно, не любя ни один предмет и ничем не вдохновляясь, однако, не в пример окружению, много читал, так что ему пришлось записаться в библиотеку.

Правда, это была пока еще не та библиотека, для взрослых, где работала дылда Марина, а детская, и Глебка совсем скоро и для себя нежданно стал любимцем тамошних разновозрастных женщин. Одним, тем, что постарше, он нравился просто постоянством, верностью книгам, жадным желанием проглотить все подряд – и классику, и цветные журналы, и даже немногие детские газеты, а тем, что помоложе, – интересом ко всему новому. Одну за другой проглатывал он книги о природе, даже новое издание рассказов по истории Древней Греции осилил. Позже, подрастая, он не изменил библиотеке, жадно читал про компьютеры, осваивая их сперва теоретически. Но когда библиотека получила четыре компьютера и организовала кружок для верных своих друзей, Глебка оказался самым первым и вне всякой конкуренции.