Слепые подсолнухи - [4]
Юный отпрыск древнего рода не был блестящим студентом, но отличался известным упорством. Хименес Acya[3] учил его, что Закон не имеет ничего общего с Природой, законодатель, правовед обязан брать на себя смелость принимать собственные решения, ибо только так можно быть справедливым. От власти предержащей достаточно и того, что она обладает властью.
А после, уже в Саламанке, вдалбливали ему, что Право, Закон превыше всех законов и этот Закон един для всех. Рассказывали о священном праве. К тому времени на его верхней губе уже появился первый пушок, и он принялся со всей серьезностью ухаживать за Инес Ойуэлос, единственной дочерью и наследницей зажиточных бакалейщиков; именно ей в основном мы обязаны возможностью восстановить ход нашей истории.
Нам известно, что в 1936 году он присоединился к армии восставших, поскольку те защищали то, что принадлежало им изначально. Для него война стала странным событием — без грандиозных сражений и героических подвигов, в отсутствии врагов. Свелась к мешкам пшеницы, фунтам табака, к одежде, к бесконечному пересчету амуниции, портупей, к поддержанию в исправности повозок и прочего транспорта, к строгому контролю и обеспечению солдат боеприпасами, плащами, одеялами, носками, нижним бельем. Для него война превратилась в будничный напряженный процесс упаковки, отправки, снабжения, перераспределения, четкой организации работы и строгого контроля — всего того, благодаря чему остальные, те, кто на передовой, смогли бы успешно убивать, до самой победы бить и крушить врага, которого лично он никогда и в глаза не видел. Враг представлялся ему как декорация, далекий пейзаж, с каждым днем все более неподвижный, даже окаменевший.
Под конец своей интендантской службы — весьма поучительно! — в своем дневнике он опишет последнюю ночь перед сдачей в плен, расскажет о душевных метаниях на исходе третьего года войны: «Тот, кто ведет подсчет потерь в живой силе и технике, заключенных в четко заполненных клеточках статистических таблиц, утверждает: потери эти всякий раз меньше заявленных официально; это квадратура круга, проявление стального духа смерти, на которую обрекает нас противник; тот, кто ведет подсчет, не желает нести ответственность за эти потери. Подписано Карлосом Алегриа, капитан-интендантом…»
Прошло более часа, прежде чем рев моторов поглотила тишина.
— Вы сдались. Бьюсь об заклад! — начал было капрал.
Снаружи царила гнетущая тишина, откуда-то издалека едва доносился шум лихорадочной деятельности, но с каждым мгновением все глуше и печальнее. Все покинули расположение главного командования. Некому было отдавать приказы, и каждый твердо знал, что он должен делать: прежде всего — бежать. Тревожная, напряженная тишина постепенно таяла, развеивалась. И растворилась без следа к десяти утра. Алегриа сверил время по старому «роскопфу», единственной памяти о деде. Весь мир растворился, оставив после себя лишь клочья бумаг, неподвижный мусор и забытье. Хилый, помятый человечек и он — последние обитатели штаба главного командования.
В Мадриде вовсю хозяйничал Франко. Пару часов спустя новые хозяева заняли штаб, шумно и деловито заполнили все кабинеты, коридоры и каменные галереи. Храм военного руководства был полностью отдан во власть новым командирам.
Во всей этой упорядоченной суете, в гуле шагов, в словах приказов, строгой иерархии, исполнительности и субординации ощущалось истинно боевое, воинское искусство. В будничном, размеренно-четком ритме капитан Алегриа почувствовал нечто родное и близкое, услышал обращение к себе лично. Но это откровение не принесло ему ни малейшего утешения. Скорее наоборот. Получалось, будто он возвращался в тот самый мир, из которого сбежал, будто начинал все сызнова.
Грохот дверей, лязг замков, щеколд, задвижек и прочих запоров вырвали капитана Алегриа из цепких оков его памяти. Дверь камеры распахнулась, и на пороге появился офицер в сопровождении трех солдат. С удивлением обнаружив в опустевшем здании парочку заключенных, он спросил:
— А вы что здесь делаете?
Предположительно такой вопрос и задал удивленный офицер. Предположительно, поскольку наш свидетель, хилый капрал, без сомнения, обязан был всеми силами избегать даже упоминания о своей полной и безоговорочной покорности. «Я капрал такого-то подразделения, я вообще здесь ни при чем, я ни с теми, ни с другими» — так он сказал. А теперь вспомним о несгибаемости и упорстве, с которым наш герой пошел сдаваться в плен.
— Капитан, кому вы сдались в плен?
— Республиканской армии.
— Когда?
— Сегодня ночью, господин полковник.
Полковник обернулся и посмотрел на солдат, словно пытался удостовериться, уж не почудилось ли ему то, что он сейчас услышал. Солдаты и бровью не повели. В армии необычные ситуации принято разрешать какой-либо командой.
Полковник сухо приказал предъявить удостоверение личности. В полном недоумении пристально изучил скудные записи в поисках вразумительного ответа. Единственное, что удалось выяснить, — имя, воинское звание и весьма скромный послужной список. Полковник неторопливо убрал документы в нагрудный карман и более с изумлением, нежели с яростью, переспросил:
Из сборника «Соло для оркестра». Чехословацкий рассказ. 70—80-е годы, 1987.
Второй роман о Веронике. Первый — «Судовая роль, или Путешествие Вероники».
«23 рассказа» — это срез творчества Дмитрия Витера, результирующий сборник за десять лет с лучшими его рассказами. Внутри, под этой обложкой, живут люди и роботы, артисты и животные, дети и фанатики. Магия автора ведет нас в чудесные, порой опасные, иногда даже смертельно опасные, нереальные — но в то же время близкие нам миры.Откройте книгу. Попробуйте на вкус двадцать три мира Дмитрия Витера — ведь среди них есть блюда, достойные самых привередливых гурманов!
Рассказ о людях, живших в Китае во времена культурной революции, и об их детях, среди которых оказались и студенты, вышедшие в 1989 году с протестами на площадь Тяньаньмэнь. В центре повествования две молодые женщины Мари Цзян и Ай Мин. Мари уже много лет живет в Ванкувере и пытается воссоздать историю семьи. Вместе с ней читатель узнает, что выпало на долю ее отца, талантливого пианиста Цзян Кая, отца Ай Мин Воробушка и юной скрипачки Чжу Ли, и как их судьбы отразились на жизни следующего поколения.
Генерал-лейтенант Александр Александрович Боровский зачитал приказ командующего Добровольческой армии генерала от инфантерии Лавра Георгиевича Корнилова, который гласил, что прапорщик де Боде украл петуха, то есть совершил акт мародёрства, прапорщика отдать под суд, суду разобраться с данным делом и сурово наказать виновного, о выполнении — доложить.
Вот уже тридцать лет Элис Манро называют лучшим в мире автором коротких рассказов, но к российскому читателю ее книги приходят только теперь, после того, как писательница получила Нобелевскую премию по литературе. Критика постоянно сравнивает Манро с Чеховым, и это сравнение не лишено оснований: подобно русскому писателю, она умеет рассказать историю так, что читатели, даже принадлежащие к совсем другой культуре, узнают в героях самих себя. В своем новейшем сборнике «Дороже самой жизни» Манро опять вдыхает в героев настоящую жизнь со всеми ее изъянами и нюансами.
Впервые на русском языке его поздний роман «Сентябрьские розы», который ни в чем не уступает полюбившимся русскому читателю книгам Моруа «Письма к незнакомке» и «Превратности судьбы». Автор вновь исследует тончайшие проявления человеческих страстей. Герой романа – знаменитый писатель Гийом Фонтен, чьими книгами зачитывается Франция. В его жизни, прекрасно отлаженной заботливой женой, все идет своим чередом. Ему недостает лишь чуда – чуда любви, благодаря которой осень жизни вновь становится весной.
Трумен Капоте, автор таких бестселлеров, как «Завтрак у Тиффани» (повесть, прославленная в 1961 году экранизацией с Одри Хепберн в главной роли), «Голоса травы», «Другие голоса, другие комнаты», «Призраки в солнечном свете» и прочих, входит в число крупнейших американских прозаиков XX века. Самым значительным произведением Капоте многие считают роман «Хладнокровное убийство», основанный на истории реального преступления и раскрывающий природу насилия как сложного социального и психологического феномена.
Роман «Школа для дураков» – одно из самых значительных явлений русской литературы конца ХХ века. По определению самого автора, это книга «об утонченном и странном мальчике, страдающем раздвоением личности… который не может примириться с окружающей действительностью» и который, приобщаясь к миру взрослых, открывает присутствие в мире любви и смерти. По-прежнему остаются актуальными слова первого издателя романа Карла Проффера: «Ничего подобного нет ни в современной русской литературе, ни в русской литературе вообще».