Слепой. Глобальный проект - [26]

— Мудрено выражаются эти Саша с Карлушей, или переводчик неважный при них дежурил. Как три сбежавших бойца, пусть даже чеченских, могут пошатнуть европейские устои? Чем раскачивать будут и в какую сторону? Денег-то они не получили. Или господа американские бандиты им за мертвого венгра неустойку выплатили?

— Вот сам и сформулировал себе задачу. Осталось добавить, что нам неизвестно, где планируется теракт, что именно предпримут террористы. Можно только быть уверенным, что листовки с самолета разбрасывать не будут.

«Мы чеченские села тоже не бумажными агитками бомбили», — подумал Сиверов, но промолчал. Разговор получался трудным — Федор Филиппович снова уподоблялся царю из русской сказки, посылавшему доброго молодца туда — не знаю куда, найти и обезвредить то — не знаю что. Генералу такая ситуация самому не нравилась, но именно для выполнения таких задач и необходимы умные инициативные универсалы.

— Когда ехать?

— Хорошо бы прямо сейчас, но не получится. Помнишь Роберта Клиффорда?

— Кадровый сотрудник ФБР, ответственный за разработку MS-13? Не забыл еще, работал с его материалами.

— Поработаешь еще. Мы связались с ним, минуя посольство, похвастались «уловом». Он обещал собрать все, что сможет, о показаниях Рамиросов. Условились на послезавтра, так что у тебя двое суток, включая сегодняшний вечер. Общайся с семьей, повторяй иностранные языки, особенно французский. И готовься. Париж не должен пасть ни к твоим ногам, ни к чьим другим. Он должен выстоять.

— Так, значит, Париж? Пестрый город, очень удобный для любых провокаций. Многонациональный, многорасовый, очень разный. Можно устроить грандиозную пакость.

— Иди-иди, думай и готовься. Я позвоню.

Ирина отперла дверь, не дожидаясь его звонка — видимо, ждала, глядя в окно. Обняла и шепнула:

— Аня спит.

Ему нравились и ее нетерпение, и откровенность, и страсть.

Глава 19

Жизнь в Париже по сравнению с жизнью в Будапеште была невыносимо убогой и трудной. Новая жена оказалась похотливой старушкой, уверенной, что ее просторная, но абсолютно неухоженная квартира-студия должна казаться дикарю из европейской провинции верхом изящества и удобства. Она считала, что спасла Шандора от гибели в коммунистической пучине. Не допускалось даже мысли о том, что там, в Венгрии, у него были достойное жилье, профессия, семья. Что он не голодал, ходил в кино, в театры, в музеи, имел немецкий автомобиль, красивую одежду. А главное, что идея уехать из страны не была главной целью его жизни, а Париж — городом его мечты.

Почему-то ей казалось, что, вкусив особенной французской свободы, мужчина становится одержимым только одним интересом, связанный с телесными удовольствиями, которые она умеет дарить в неограниченном количестве.

Шандору было далеко за пятьдесят, в двух своих прошлых браках он любил молодых женщин, одна из которых сейчас была бы его ровесницей, а другая годится ему в дочери. Третья супруга, Тереза, могла бы стать ему старшей сестрой или теткой, но она постоянно претендовала на роль пылкой, богатой и властной любовницы. Ее страсть к сексу была неутолимой, уверенность в собственной неотразимости и желанности — непоколебимой. Любой по счету муж обязан был петь ей бесконечные дифирамбы и не вылезать из постели. Еду в дом приносили из бистро, полы не мылись годами, разговоры велись исключительно «про это». Уже через неделю своей брачной эмиграции Шандор Меснер понял, что женился на психопатке, нуждающейся в серьезном лечении. Если бы нашлись деньги на медицинское обследование, то французская жена, скорее всего, оказалась бы в клинике. Но у него денег не было, а даром подобные недуги не лечат.

То, что в начале знакомства казалось ему преимуществом — отсутствие детей и других родственников — на деле оказалось страшной трагедией. К старости Тереза так и не повзрослела, не научилась принимать в расчет чужое мнение, чувствовать себя в своем времени и возрасте. А затянувшееся детство гнилым пластырем накрыла старческая деменция. Будь у нее близкие, они бы могли внять очередному мужу и заставить ее лечиться. По крайней мере, он мог бы рассказать кому-то из них о том, что происходит, и надеяться, что ему поверят.

Единственной отдушиной стала работа, найденная с огромным трудом, втайне от супруги. Помогла, как ни странно, тоже женщина: старая черная эмигрантка, консьержка в подъезде. Она оказалась одной из немногих, кто верно оценивал состояние Терезы и по-матерински сочувствовал Шандору. И еще — она плохо знала французский и неплохо русский. Совсем как Шандор. Речь новой неласковой Родины запоминалась с трудом, а выученный в детстве волевым решением страны Венгрии ведущий язык социалистического лагеря всплыл из глубин памяти, и Меснер уверенно воспроизводил русские слова, фразы, даже тексты песен. Черная Катрин никогда не была в Венгрии, но она училась в Донецком горном институте, даже работала когда-то инженером. Ее маленькая африканская страна недолго была советской колонией. Военный переворот в одну ночь все изменил. Муж Катрин, тоже учившийся в Советском Союзе, погиб в тюрьме, сын с семьей отправился в Америку, зять выбрал Францию. Катрин недолго решала, к кому из детей присоединиться — дочь ждала двойню и нуждалась в помощи. Пришлось переехать из Киншасы в Париж, сменить профессию инженера на должность няньки, мойщицы общественного туалета и, наконец, когда близнецы пошли в школу, стать консьержкой при дешевых апартаментах. Когда Тереза окрутила очередного молодого мужа-иностранца, близнецам было уже по двенадцать, их бабушке — шестьдесят пять. Она жила одна в цокольном этаже сдаваемого внаем клоповника, арендовала комнату с кухней. Уборная была общая — вся обслуга жила в соседних конурах, на которые полагалось одно «очко» и одна душевая кабинка. Дежурили по графику — мыли унитаз, душевой поддон, керамическую плитку.