Слепой боец - [62]

— Давайте-ка кончать, солнце вон где.

— Кончать так кончать, — сказал Сколтис. Его брат тоже так сказал, и дальше все остальные, по старшинству.

Ямхир хотел было что-то заметить, а потом оглянулся и передумал.

Мнения капитанов из Многокоровья и Борлайса, сына Борлайса, никто не спрашивал, а они ничего и не говорили. Они, правда, не ушли, а сидели по-прежнему на своих местах и слушали, но они уже были отдельно, с тех пор как совет «прокричал согласие», чтоб они проваливали, если хотят.

Разошлись все в разные стороны настолько мирно, как это было возможно, несколько ран у дружинников не в счет. Гэвиновой заслуги в этом нет, а вот Йиррин постарался, и еще Ирвис, как ни странно.

Семнадцать кораблей ушло, а девять осталось, чтобы выйти в море после полудня, и Ирвис, сын Ирвиса, сказал, глядя вслед:

— Гонит, как на пожар.

Имел он в виду, без сомнения, Гэвина. И усмехнулся.

А на следующий день, после того как темный и лесистый мыс Силт остался позади и потянулась мимо полоса Радрама, Фаги, кормщик у Гэвина на «Дубовом Борте», не поленился, пришел на корму не в свою смену, в первом дневном часу, поглядел, какой тугой стала веревка на рулевом весле (это у него была такая примета — у всякого кормщика тысячи собственных примет на погоду, у Гэвина тоже были собственные), помрачнел еще больше и спросил:

— Ты ничего не чуешь, капитан?

— Не знаю, — помедлив, ответил Гэвин. — Раненые мечутся, как на непогоду.

— Идет Ярый Ветер, — вздохнул Фаги. — Прямо на нас.

— Точно? — сказал Гэвин, подумав немного.

— Мой бок прибавь. А он врать не умеет.

Гэвина не только никогда не ранили серьезно — он даже и не ломал себе ничего, на какие скалы ни лазил за птичьими яйцами. Проверить ему было нечем.

Подумав еще, он сказал:

— К Раму не успеем?

Это был не вопрос даже, почти утверждение, Фаги только кивнул.

Они шли мимо острова Радрам, вдоль неприютного, плоского, топкого берега, к которому не пристанет не то что «змея» — рыбачья лодка, столь густо растут там, выпуская на воздух корни и сплетаясь ими, деревья в черной, копошащейся живностью воде. Остров Рам — это к северо-востоку, поперек Ярого Ветра и еще ему навстречу. Тайфуны всегда приходят с востока. А острова Силтайн на вечернюю сторону света чересчур коварны, чтобы убегать к ним по ветру; попытаться свернуть севернее Силтайнов — попадешь в опасную половину Ярого Ветра, где ветры тащат к нему навстречу. Единственная стоянка с высоким берегом, к которой они могли успеть, — Силтайн-Гат. После таких вот несложных размышлений Гэвин сказал:

— Придется возвращаться.

По-прежнему лежало безветрие. Ударяясь о зеленые бессильные волны, «Дубовый Борт» шипел, точно обжигался. В небе громоздились облака, такие невероятно красивые, какие бывают здесь всегда к полудню: твердые, белые, точно вылепленные из снега, и над ними — разлетающиеся, как перья; самые неверные, подлые облака, давящие духотой, за которой почти невозможно расслышать ту тяжесть на сердце, что несет перед собою Ярый Ветер.

Обратно шли тоже на веслах, но теперь уже по двое-трое гребцов на скамью, сколько получалось. Смазчики бегали между кожухами весел почти непрерывно, кормщики — на всякий случай — обновляли все заклинания на кораблях, а та сторона «Дубового Борта», с которой греб Гэвин, все время непостижимо и неудержимо вырывалась вперед из ритма, раньше с ним никогда не бывало такого. А впрочем, и встретить Ярый Ветер возле северного побережья Радрама — такого не бывало тоже.

В конце концов бортовой не вытерпел, подошел и, присев рядом на корточки, спросил:

— А как ты думаешь, капитан, если будем кругами ходить, куда мы этак приплывем?

Гэвин ничего не сказал, только зубы стиснул сильней. Но уже на следующем гребке весло сломалось у него в руках. Хотя что значит «у него»? Их там двое было, он и еще один дружинник, по имени Дахни, сын Щербатого. После этого бортовой позвал на весла другую смену, а Гэвин ушел к себе в каюту.

Он не верил в приметы. И в то, что несчастье может перекинуться на Дахни, тоже не верил: не из-за Дахни сломалось же. И, если бы здесь было еще какое-нибудь весло, которое можно сломать, ему, пожалуй, стало бы легче, а когда у человека нету сил, чтобы сдерживаться, это самая плохая примета, хуже, чем когда ломаются весла или наступаешь на волчий след.

И вот тут, в каюте, он словно впервые заметил ларец с Метками Кораблей. Их в нем было все еще двадцать шесть. Почему отколовшиеся свои не забрали, совсем уж не разберешь. Ибо странно устроено сердце человеческое, и, хотя каждый знает, что яблоко можно разделить только на две половины, люди, не замечая того, непрестанно делят это яблоко из пословицы на три половины, а то и на четыре или на пять. Ведь Метками Кораблей меняются не только для того, чтобы идти в Летний Путь вместе, но и просто когда собираются плавать в одних водах, недалеко друг от друга, — чтобы знать, как дела у побратима твоего корабля…

Гэвин поглядел на этот ларец (свету для глаз было ровно столько, сколько попадает в щель над дверью), даже провел по нему рукой, выпрямился, как всегда забыв, что в каюту он не вмещается, приложился головой о дубовые доски, прошипел какие-то ругательства и выбрался опять на палубу.