Слепая любовь - [10]

— За тебя, — подхватил Андрей, — удивительный экземпляр человеческого рода...

— Иронизируешь?

— Отчасти, — не стал он отрицать. — Но что-то в тебе есть...

Он не стал уточнять, что именно, а она не стала обижаться. Бокалы, столкнувшись, мелодично зазвенели, Данка отпила глоток и поставила хрустальный фужер на место. Андрей слегка скривился, приподняв брови и указав взглядом на Полину и Влада.

— Такое ощущение, что мы здесь лишние... Вот, смотри! — Он вдруг резко оживился, глаза снова засмеялись, уголки тонких губ поползли в стороны, улыбку не удавалось сдержать. Приложив палец к губам — тише! — он слегка откашлялся, постарался придать лицу серьезное выражение и ровным голосом, не тихо, но и не громко, произнес: — Влад Агеев — полный идиот.

Никакой реакции.

— Влад — самовлюбленный кретин, — теперь уже чуть громче, глядя Данке в глаза, продолжил Андрей, — безмозглое чучело, тупой валенок...

Дана прикрыла рот ладонью — удержаться от смеха и в самом деле было трудно, а Андрей продолжал достаточно громко сыпать всевозможными жуткими и смешными ругательствами, периодически уточняя, кому они предназначаются. Но, как он и предполагал, его так никто и не услышал — никто, кроме Данки, которая уже буквально начинала дрожать от надвигающегося приступа неудержимого хохота. Выражение лица у Андрея при этом не менялось — со стороны казалось, что он рассказывает своей девушке какую-то захватывающую, увлекательную историю, сопровождая рассказ щедрой жестикуляцией.

Наконец его лексический запас, по-видимому, иссяк, а может быть, просто нервы не выдержали — он сдался и прыснул в кулак. Засмеялась и Дана, открыто, искренне, благодарно, а парочка только сочувственно покосилась на смеющихся приятелей и продолжила свое воркование.

— Я же говорю — они вокруг себя никого не замечают. Нас здесь просто нет, Дана, ты это поняла?

— Кажется, ты прав, — утирая выступившие от смеха слезы, согласилась Дана, — они вокруг себя ничего и никого не замечают...

— Как и ты — несколько минут назад. Но теперь, кажется, мне все-таки удалось привлечь твое внимание. Удалось?

— Удалось, — согласилась Данка.

— Так, может, расскажешь о себе?

— Знаешь, я про себя вряд ли что-нибудь интересное смогу рассказать, — уклонилась Данка, — давай лучше ты.

— Я? Да что может быть интересного в жизни рядового студента...

— Совсем не рядового вуза, — подхватила Данка. — Меня уже просветили по поводу того, что ты учишься в Институте международных отношений. На пятом курсе?

— На пятом, — подтвердил Андрей, — уже заканчиваю.

— Ну, а что потом? На стажировку?

— На стажировку, — снова покорно согласился будущий дипломат, — в Америку.

— Ух ты, не куда-нибудь... Это у вас там такое распределение?

— Да какое распределение... Меня папа еще пять лет назад туда распределил, — хмуро, но охотно раскололся Андрей, — он же у меня в правительстве работает.

— Везет, — искренне позавидовала Данка и тут же пожалела о том, что своими вопросами вызвала у него вполне естественный в данной ситуации интерес — а твои родители?..

У нее была тысяча вариантов ответа на этот вопрос — простой для некоторых, но для нее слишком сложный. Ей было страшно вспоминать о том, какая трагедия произошла в ее семье несколько лет назад. Мама... Мама, такая любимая и любящая — ей всегда казалось, что такой вот мамы нет больше ни у кого. Конечно, и другие мамы хорошие, но ее мама лучше всех на свете — Данка до сих пор, даже повзрослев, считала, что это было именно так, а уж тогда, в детстве, она и вовсе обожала мать, преклонялась перед ней.

Да и как было ее не любить! Данка запомнила ее стройной, тоненькой, гибкой и сильной, угловатой в линиях, но не в движениях, всегда энергичной, всегда ухоженной. Волосы — черные, смоляные, узлом на затылке; глубокие глаза, неподвижные — то задумчивые, пытливые, то вдруг озорные, лукавые, синие звезды; царственный нос с горбинкой. Она не была красавицей в строгом смысле этого слова — в лице ее порой было даже что-то отталкивающее, пугающее и непонятное, особенно в тот момент, когда она сердилась на Данку, — но тот момент был кратким, а потом глаза снова начинали светиться мягким светом. Сейчас Данка понимала, в чем был источник того притягательного света ее красоты, — ее мать, возможно, никогда не смогла бы стать фотомоделью, но она могла бы стать редкостной находкой в качестве натуры для талантливого, видящего художника, который бы набросился на ее красоту с жадностью и смог бы отыскать в ней источник вдохновения для создания истинного шедевра. Ее мать была красива опасной красотой — той, которую распознать могли лишь утонченные ценители искусства, а распознав, просто заболеть ею. А люди простые и пошлые равнодушно проходили мимо, порой отшатнувшись, не поняв и не простив неправильности форм и непривычного профиля.

Мать была полукровкой — вернее, в ней смешалось черт знает сколько кровей, и точно было известно только то, что бабушка Даниэла была чешкой, во время войны вышедшей замуж за русского офицера и переехавшей потом жить на родину мужа. А тот, в свою очередь, был сыном гречанки и донского казака — вот уж на самом деле невообразимая парочка, совершенно непонятным образом образовавшаяся в период революционного сумасшествия в России. Данка совсем не помнила своего деда — он умер, едва дотянув до трехлетия своей старшей дочери, когда младшая была еще в материнской утробе. Она, Данкина тетка, прожила на свете всего несколько месяцев, скончавшись от плеврита. Бабушка кликушей проплакала целый год, никак не могла оправиться от двойной потери, но потом все же взяла себя в руки и сумела-таки воспитать единственную дочку, Нину, ставшую смыслом всей ее жизни. Одевала, обувала, кормила — как могла, работая на двух, а то и на трех работах, да еще и дома подрабатывая то шитьем, то вязанием. Ниночка готовилась в институт — оценки были хорошие, голова светлая, преподаватели с ней занимались и пророчили большие успехи, — как вдруг появился он, «рыжий пень» — иначе, даже в глаза, теща его никогда и не называла, жестоко, на всю оставшуюся жизнь, обиженная тем, что своим появлением в жизни дочери он разрушил все ее планы. Институт полетел к черту — сыграли свадьбу, скромную, да что там скромную — нищую, с большой бутылью самогона и картошкой «в мундире» на больших плоских блюдах, хрустящими огурчиками на застеленном белой вышитой скатеркой кухонном столе. Бабушка на свадьбу не пришла, так и не простив дочери легкомысленного поступка, — не приходила еще долго, не знала, не интересовалась, как живут молодые в общежитии авиастроительного завода. А потом родилась девочка, Даниэла, — и сердце ее на время смягчилось, она прилетела как на крыльях к малышке, которую назвали в ее честь и, видимо, ей в угоду. Но только на время, потому что, едва увидев рыжие волосенки, красноватый пушок на головке у младенца, черные, совсем не синие, глаза, бабушка как-то вся ссутулилась, помрачнела, а разгладившаяся на минуту бороздка снова, еще глубже, залегла между черными бровями — постарела... А через три недели умерла.