«…Я все-таки люблю осень. Несмотря на то, что небо часто бывает хмурым и печальным, идут дожди, а сильный ветер заставляет деревья склоняться до самой земли, как будто хочет заставить их подтвердить свое могущество и власть. Осень красивая. Красивая, переменчивая и печальная — как женщина. Наверное, именно такой будет женщина, которую я когда-нибудь встречу и буду любить: красивой и грустной, как осень…»
— Обязательно встретишь, Мишка… Обязательно!
Откинувшись на жесткую спинку стула, Саша прикрыла глаза, почувствовав влагу сквозь сомкнутые веки. Ох уж эта вечная и неизлечимая ее сентиментальность! Стрелки циферблата соединились на самой вершине, и одна, более проворная и длинная, уже начала медленно спускаться вниз, за полночь, к началу следующего дня. Тусклый свет настольной лампы вытянутым прямоугольником освещал стопку тетрадей, аккуратно сложенную на кухонном столе. Тетрадь Миши Андреева была последней. Задумавшись всего лишь на секунду, Саша решительным росчерком вывела круглую «пятерку» и, после очередной недолгой паузы, все же прибавила к ней коротенький, едва заметный, минус. «Все-таки» было написано слитно, в слове «могущество» вместо «о» стояла «а»… Впрочем, это был спорный вопрос, потому что почерк у Миши Андреева был неразборчивый. Предположим, что это все-таки «о». Еще четыре-пять орфографических ошибок тоже можно списать на неразборчивость почерка. Запятые отсутствуют там, где надо и присутствуют там, где не надо. Но это можно условно назвать индивидуальностью, авторским стилем. Авторский стиль Миши Андреева, учащегося второго курса профессионально-технического училища, будущего слесаря-сантехника, если повезет…
Саша улыбнулась. Нет, не поднимется у нее рука поставить «тройку» после этих слов. И даже на «четверку» не поднимется. Потому что это сочинение нельзя назвать ни удовлетворительным, ни даже просто хорошим. Такие слова шестнадцатилетнего парня дорогого стоят, Саша это знала по собственному опыту четырехлетней работы в бывшем восемнадцатом ПТУ, которое, следуя традициям современности, не так давно переименовали в строительный колледж. Как тяжело, порой просто неимоверно трудно бывает достучаться до них, этих по большей части обозлившихся, закрытых, запущенных мальчишек. Мальчишек, глубоко обиженных на взрослых за то, что взрослые закрыли окна, не дождавшись их возвращения. Закрыли окна…
Почти пять лет прошло с тех пор, как Саша узнала о том, почему дети становятся жестокими. В тот вечер она сидела дома с шестилетним Никитой, соседским мальчишкой, которого оставили под ее присмотром родители, уехавшие на вечеринку. У Саши не было абсолютно никакого опыта общения с маленькими детьми, и она даже представить себе не могла, как будет развлекать Никитку целый вечер. Но положение спасла книжка. Старая потрепанная книжка шестьдесят девятого года издания, которую принес с собой малыш и, робко протянув почти незнакомой тете Саше, спросил:
«Почитаешь? Мне уже читала бабушка эту книгу, два раза, но я хочу еще…»
«Почитаю, — ответила Саша, с интересом рассматривая обложку, на которой был изображен летающий мальчик. — Джеймс Барри. Питер Пен. Это, кажется, про пиратов? Или, нет, про индейцев?… Прости, я, кажется… Это было так давно…»
Саше почему-то стало немного стыдно от того, что она, филолог по образованию, толком не знала, о чем эта книга. Филолог, это во-первых, а во-вторых, она тоже была когда-то ребенком, и значит, должна была знать вдвойне… Но Никита не собирался ее стыдить:
«Ну да, и про пиратов тоже, и про индейцев, только это там не главное… Они, знаешь, летают. Летают, по-настоящему!»
«Летают?»
«Ну да, летают себе!»
«А ты хотел бы?»
«Спрашиваешь! Только…»
«Что — только?»
«Да нет, ничего. Я знаю, что моя мама не такая. Она бы не закрыла окно. Ни за что не закрыла бы!»
Тогда Саша еще не знала, что этой книге суждено будет стать ее Библией. Тогда она еще не совсем отчетливо поняла, о чем говорит Никита. Поняла позже, когда сама погрузилась в текст, листая страницу за страницей, перебегая глазами от строчки к строчке, чувствуя, как гулко и быстро стучит сердце внутри. Она словно сама оказалась там, на этом острове фантазий, среди пропавших мальчиков, забывших о том, что когда-то у них была мама.
«Мы улетаем, словно самые бессердечные существа, живем, ни о ком не думая, а потом, как только нам потребуется особое внимание, мы благородно возвращаемся домой, уверенные, что нас встретят объятиями, а не шлепками…»
Саша остановилась, на секунду задумавшись о том, насколько простой порой бывает истина.
«Ну же, читай дальше!»
«Так велика была их вера в материнскую любовь, что они решили: еще немножко можно ни о ком не думать! Только у одного из них не было этой веры, и, услышав конец сказки, он глухо застонал.
— Что с тобой, Питер? — вскричала Венди, подбегая к нему.
Она решила, что он заболел, и стала осторожно его ощупывать.
— Где у тебя болит?
— Это совсем другая боль, — сказал Питер загадочно.
— Какая же? Говори!
— Венди, ты не знаешь, что такое матери!
В ужасе мальчики окружили его. Его волнение их напугало. И он поведал им то, о чем молчал до сих пор.
