Следы ведут в пески Аравии - [22]

Участники экспедиции тоже извлекали из этих визитов немалую пользу — совершенствовались в разговорной речи, приобретали смелость и простоту в общении с местными жителями, получали некоторые ценные сведения, наблюдали нравы и характеры. Нибур записал в дневнике, что арабы — это гибкие, сильные, худощавые люди среднего роста. У них правильные черты лица, гордый, высокий лоб, выразительные глаза. В разговоре они наивны, любопытны, просты, в поведении терпеливы, серьезны, непритязательны.

Однако от беспрерывного общения Нибур и его спутники вскоре так устали, что даже наняли привратника, которому было приказано не пропускать к ним людей без особой надобности. Тогда настоящее паломничество началось к Крамеру. Жалобы на плохое здоровье перемежались самыми неожиданными просьбами. Один просил, чтобы доктор определил, страдает ли он бессонницей и отчего, другой — чтобы доктор пощупал у него пульс и по пульсу понял, что у него болит и как он себя чувствует. Крамер успешно справлялся со своим делом, чем немало забавлял спутников. Особенно громкую славу он заслужил после того, как дал одному из посетителей рвотный порошок.

Какой-то знатный житель Лохейи заручился согласием Крамера осмотреть больного и прислал к дому оседланного арабского скакуна. Когда же Крамер захотел на него взобраться, оказалось, что это и есть тот больной, которого он согласился лечить. Дело в том, что арабы, тесно соприкасающиеся с природой, не делают большого различия между человеком и животным, тем более таким благородным, как лошадь, — арабские медики лечат как тех, так и других. К счастью, когда-то, в бытность свою военным врачом в гусарском полку, Крамер приобрел кое-какой опыт в ветеринарном деле, и теперь, призвав на помощь память, сумел коня вылечить. Отныне все убедились в том, что он настоящий табиб, врач, и знатные господа могли ему полностью довериться.

Как-то раз был и вовсе странный визит. Двое молодых йеменцев явились посмотреть, как едят европейцы. Один из них, человек относительно воспитанный, был из Сапы, другой, простодушный, невежественный парень, приехал из селения Кахтан. Узнав о цели их прихода, Хавен любезно пригласил их к обеденному столу. При виде тарелок, ложек, ножей и вилок парень издал нечленораздельный вопль и попятился.

— Упаси меня Аллах сесть за стол с лишенными веры, не знающими бога! — воскликнул он. — Они же хватают еду железными когтями! И начинают есть, не помолившись!

Отказавшись от угощения, йеменцы сели на пол недалеко от стола и с любопытством наблюдали, как действуют европейцы ножами и вилками. Затем вступили в беседу. Форскол задавал вопросы, парень отвечал, а Хавен запоминал его лексику. Но едва лишь Нибур записал название селения, в котором гость родился, и стал расспрашивать его об окрестных деревнях, как тот снова ощетинился.

— А почему это тебя интересует, неверный? — спросил он, насупившись. — Может быть, ты хочешь явиться туда и поработить нас? Уксиму биллях[8], я больше рта не открою.

В этот момент внесли курицу, зажаренную целиком. Хавен взялся за нож, чтобы разрезать ее на куски, и тогда парень, вскочив с пола, схватил Хавена за руку и с ужасом вскричал:

— Табарака Аллах!^[9] Да сколько же ты будешь есть в конце концов? Неужели и курица влезет в тебя?

Когда обед закончился, парень встал и, не сказав никому ни слова, выбежал из дома. Его спутник вежливо попрощался, извинившись за своего неотесанного друга.

— Пора уезжать, пока не поздно, — сказал развеселившийся Хавен. — Представляю себе, чего только не наплетет про нас этот бедняга!

— А разве мы в Европе не плетем всяких небылиц об арабах? — с горечью спросил Нибур. — Что мы знаем о них? Как они едят, что пьют, во что одеваются?

— Но мы для того сюда и приехали, чтобы узнать, — вмешался в разговор Бауренфейнд. — Когда-нибудь я сделаю гравюры по своим наброскам, и Европа проникнет в пески Аравии, к ее людям, в их жилища.

Бауренфейнд был не только талантливым рисовальщиком, но и прекрасным гравером. Кроме того, он, как и Нибур, увлекался музыкой, и оба они в своем багаже возили скрипки.

— Мне совсем не хочется уезжать из Лохейи, — сказал Форскол, доедая курицу. — Неизвестно, что ждет впереди. А здесь нас так хорошо встретили…

Однажды Нибур и Бауренфейнд вынули из ящика свои скрипки, и дом наполнился музыкой. Остальные участники экспедиции с удовольствием слушали, уносясь мыслями в то милое время, когда у каждого был свой дом, своя семья, любимые занятия и честолюбивые мечты. Но разве сейчас мечты их не осуществились? Разве они не заняты любимым делом, разве они не довольны своей судьбой? И все-таки… Все-таки у каждого зрело мрачное предчувствие: слишком долог и опасен был предстоящий путь…

Звуки музыки, раздававшиеся из дома чужестранцев, еще больше взбудоражили жителей Лохейи. Оказывается, они не просто фокусники и врачи, но еще и музыканты! Последовал ряд приглашений прийти поиграть в домах местной знати. Нибур и Бауренфейнд категорически отказались. Не то чтобы они не хотели кому-то доставить удовольствие, но они знали: арабы при всей своей природной музыкальности и любви к музыке относятся к музыкантам как к прислуге.