Следы ведут в пески Аравии - [11]

Нибур без устали бродил по городу, вглядываясь в людей, вслушиваясь в гортанные звуки чужой речи. Уличная толпа поражала его пестротой и разнообразием: то проносили в паланкине турецкого или египетского сановника, то путь преграждали нищие, требующие подаяния. Нибур старался не шарахаться при виде сумасшедших, которыми изобиловал Каир, и больных, покрытых язвами и паршой.

Обойти Каир целиком казалось невозможным, так многочисленны были его улицы и переулки. На большинстве улиц всегда было сумрачно, они были похожи на глубокие колодцы, прикрытые к тому же ярусами домов, выступающими над нижними этажами. А переулки, разве не напоминали они узкие трещины, прорезавшие город во всех направлениях? Если путь шел в гору, то эта трещина меж домов превращалась в лестницу, такую узкую, что по ней не то что ослу, но и человеку протиснуться было трудно.

Нибура интересовало все в жизни каирцев. За словом «быт» он видел нечто более важное и широкое, то, что уже превращается в слова «быть» и «бытие». Ведь и в далекую Аравию он едет для того, чтобы не только заниматься топографической съемкой и производить астрономические измерения, по и наблюдать это самое аравийское житье-бытье. Изначалие всего везде и всегда заключено в людях, ну а уже как производное — их города и селения, дома и храмы.

Вечерами, стараясь не привлекать к себе внимания, он тихо подсаживался к каирцам, сидевшим у кофеен, и вместе с ними внимал затейливым историям об арабских героях — справедливом и бесстрашном Антаре, жестоком Захире Бейбарсе, веселом Абу-Зейде, вслушивался в пение. Поначалу оно показалось ему заунывным и непереносимым для европейского слуха, но, будучи человеком музыкальным, он попытался вникнуть в непривычный ладовый строй — арабский, турецкий, коптский. Музыкальные инструменты египтян так примитивны на вид. Вот однострунная прародительница европейской скрипки — ребаб, а вот эти палочки, кадибы, они как кастаньеты. Най, похожий на флейту, призван поддерживать вокальную мелодию.

Какие же звуки способны породить эти бесхитростные предметы в руках каирских музыкантов? Рванулась струна, затрещали палочки, затем сквозь густую сеть этих дробных слабых звуков вдруг прорвались, словно по контрасту, мощные удары, и, наконец, возник человеческий голос. Он раздавался все громче, все протяжнее, ритм и интонации все усложнялись, напряжение усиливалось, и вот Нибур, несмотря на непривычную однотонность этой музыки, весь во власти яркой, открытой и. экстатически-страстной эмоциональности. А потом глухой аккорд, внезапно наступившая тишина…

Здесь же, прямо на улице, демонстрировались танцы. Танцевали только женщины, ибо это занятие считалось недостойным мужчины. Причем оказалось, что далеко не всегда танцовщицы выступают за деньги.

Зрелища любимы арабами, издревле тяготеющими к театрализованной обрядности, к художественному исполнению народных легенд и сказаний, к театру теней и кукол. Местные базары, яркие, пестрые, многоголосые, сами по себе были зрелищем, но впечатление от него усиливалось присутствием факиров, демонстрировавших танцующих змей, или дрессировщиков, выступавших с обезьянами.

Ученые осмотрели и окрестности Каира. С сожалением они увидели, как мало осталось от Гелиополя с его достопримечательностями, о которых им приходилось немало читать и слышать. Куча камней и щебня, занесенная песком. Уцелел лишь обелиск фараона Сенусерта I.. Этому памятнику четыре тысячелетия. Конечно же, Нибур захотел определить его высоту. Но, вынув инструменты, он задумался, высчитывая, какая же примерно часть обелиска уже скрылась под землей. Эта задержка чуть не оказалась роковой. Вокруг него мгновенно собралась толпа зевак. Кто-то закричал, что вот сейчас этот колдун поднимет камень на небо и достанет из-под него драгоценный клад. Толпа начала расти. Нибур быстро записал цифру — 5 футов 7 дюймов — и пошел прочь. Возгласы разочарования и насмешки звучали ему вслед.

В деревушке Матаре, что недалеко от Гелиополя, им показали «сикомор Мириам», то есть смоковницу девы Марии, раскинувшую, по преданию, свои ветви, чтобы укрыть «святое семейство», когда оно бежало в Египет. Неподалеку находился колодец, который якобы тогда сам наполнился водой.

Каждое утро Нибур просыпался с мечтой оказаться у самых пирамид, которые были видны в Каире отовсюду; кажется, они совсем рядом, рукой подать. И вот наконец поездка в Гизу, предместье Каира, где находятся пирамиды, стала возможной. По совету европейцев, которые уже бывали в Гизе, Нибур и Форскол взяли в качестве провожатых и охраны двух бедуинов. Отправившись в путь рано утром (бедуины ехали на лошадях, а Нибур и Форскол — на ослах, так как в пределах Каира христианам ездить на лошадях было запрещено), они через несколько часов приблизились к пирамидам. Вдруг им преградил путь молодой всадник.

— Я сын шейха, — вежливо представился он. — Разрешите узнать, что вас интересует в наших краях.

— Мы бы хотели полюбоваться пирамидами, — спокойно ответил Форскол.

— Тогда я буду вас сопровождать, — сказал тот тоном, не допускающим возражений.

— Едва ли в этом есть необходимость. Мы не одни, как видите, — сказал Форскол.