Следы на воде - [23]

– Сейчас Харламову дозвонюсь. Чтоб тебя… – вскинулась было она, но прикусила язык.

В автобус вошли двое молодых полицейских в белых рубашках с наручниками наготове.

– Ну, кто здесь хулиган-с? Сигнал поступил. Забираем.

Солидарность была моментальной. Появление внешнего врага, каковым в России, а за ней и в странах бывшего СССР не без основания считаются представители власти, тут же переломило внутриавтобусный баланс. Если за секунду до этого все только и мечтали избавиться от невыносимого Белого Лебедя, которая материлась, воняла и не давала никому покоя, то теперь отовсюду раздались дружные голоса:

– Вы не имеете права арестовывать пассажиров нашего автобуса! У нас все в порядке! Едем себе спокойно.

Белый Лебедь сидела тише воды ниже травы.

Каково же было всеобщее недоумение, когда представители правопорядка, не обратив на нее никакого внимания, направились прямиком в голову автобуса, где и скрутили какого-то парня, который, как потом выяснилось, попытался на ходу изнасиловать девушку, пока передние пассажиры унимали мужика с хлебом, а задние наслаждались звуками арабского языка и русского мата.

Автобус мчался дальше.

Чего только не происходило в этом микрокосме! Представлены были все жанры: детектив, семейная драма, психологический триллер, притча. Туго набитый историями, судьбами и сюжетами, он тем не менее прибыл в пункт назначения точно по расписанию.

Было уже совсем темно. Пассажиры быстро разошлись. И только Белый Лебедь долго шелестела пакетами, охала и вздыхала, но наконец и она сошла и заковыляла куда-то в темноту. Вышли и мы. В пустом автобусе в освещении неоновых лампочек на ковре в проходе валялись две рыбьи головы, а немного впереди – разодранный хлеб.

Пять хлебов и две рыбы. Обезбоженный мир, – машинально всплыло в голове.

Глава вторая Anima mea

А потом неожиданно стало тихо.

Над городом висел туман. Ждали слов, как ждут дождя, но их не было. Почему-то вспомнилось лето в Нью-Йорке. Машины вместо лиц и людей. Раскаленный капот «форда». «Такими гладкими бывают только поверхности, а нам жить на глубине», – промелькнуло тогда. На следующий день «форд» забрал эвакуатор (припарковали в самом центре у Метрополитен, не поглядев на запретительный знак). Чтобы вызволить машину, пришлось проделать путь, сравнимый с путешествием Орфея за Эвридикой. Окраины мегаполиса. Жара. Воздух, разреженный солнцем. И раскаленный металл автомобилей, без которых тут невозможно преодолеть расстояние даже от дома до магазина. В Америке все разрежено. Архитектура. Города. Люди. Все разобщено. Кажется, что даже расстояние между молекулами воздуха здесь и то больше. Тяжело дышать. Длинные одинаковые ряды выцветших безликих домов. Такие же люди – прохожие без лиц. Горы мусора. Колючая проволока. Горячий асфальт. Трещины. Скрипы. Аид. С зелеными ржавыми обсыпающимися воротами. Черный человек с ничего не выражающим лицом. Двор, окруженный кирпичной стеной. Помятые, разбитые, сплюснутые страшные лица автомобилей с глазницами фар. Их свозят сюда после аварий. На лобовом стекле, как в морге, написанные мелом даты. На одной из машин с выбитыми стеклами и выломанной дверью стояла вчерашняя дата. Она издавала в пустоту какие-то странные знакомые звуки. Узнать их можно было не сразу. Это был безнадежно запоздавший сигнал «ремень не пристегнут»… Кто должен был пристегнуть этот ремень? Пи-ип-пи-ип-пи-ип. Ответа не было. Другая машина представляла собой что-то металлически-нечленораздельное. Корпус смят. Двери вдавлены внутрь. В этом комке металла через дырку, которая когда-то была окном, виднелось детское кресло, а в том месте, где можно было угадать багажник, лежала груда чего-то цветного – обломки игрушек. Где был теперь владелец этого разноцветного богатства? Сколько их было в этой машине? Остался ли кто-то из них в живых? Как мертвы и безобразны машины без людей: ряды бездыханных покореженных металлических корпусов на раскаленном асфальте. Они быстро отыскали свою гладенькую Эвридику среди ее бесформенных изуродованных сестер. Мы так легко наполнили ее жизнью, плюхнувшись на знакомые мягкие сиденья. На обратном пути вспомнилась фраза Октавио Паса: «Американцы думают, что мир можно исправить, а мы знаем, что только – искупить».

Шли, вытягивая шеи, дни длинной осени. Город пустел. И отчего-то я невольно просматривала объявления о смертях, которые вывешивают на стенах венецианских домов. В эти дни мы и встретились в вапоретто. Он улыбнулся и, по своему обыкновению без предисловий сказал: «Вот ездил в город чинить метроном. Что-то в ритме сломалось. Но теперь все в порядке», – и, словно в подтверждение своих слов, достал его из холщовой сумки. Метроном стал ровно отбивать ритм. Адажио, – автоматически отметила я про себя.

Глава третья Белое молчание

К вечеру дождливая дымка, целый день витавшая за окном, превращается в плотный туман. Он висит, что белье в саду за окном. Розовеет на закате детскими маечками. Сгущается, как белые простыни (после сизые). Как сероватые блузки, как свитера (лиловатый и синий). Oн постепенно смеркается, как длинное темное платье. Ткань все плотнее и пахнет дымом каминов. Сквозь пелену раздаются крики чаек, колокольный звон, стук закрываемых ставен. Спать спать спать – это ритм. Туман настраивает город, словно огромный оркестр: басы пароходов, гудки вапоретто. Так друзья проплывают мимо, прикрывшись местной газетой. Все-таки выборы. Как здоровье–работа–новая книга–последний доклад. Неужели никто? На любом языке из тумана? Нет, молчание. Только туман и гудки. Что ощерился, мой чемодан, глотатель дорог и разлук? Что разинул глотку? Все мало? Вещи мы с тобой давно разобрали, а смысл забыли.