След Юрхора - [6]

В детский сад ходила Ксюша, в старшую группу — то был последний год перед школой. И вот новогодний бал, танец снежинок. Праздничное платье сшила мама. Сколько разговоров было, сколько примерок, сколько показательных сеансов! Как красиво кружилась по квартире моя шестилетняя сестра!

— Похожа на снежинку? — пытала нас.

— Похожа, — клялись мы, — похожа!

А папа возьми да ляпни:

— Не просто снежинка. Королева снежинок.

У Ксюши аж глаза округлились.

— Королева?

— Ну, конечно, королева. Вон даже корона, — и на голову кивнул, — только невидимая.

Ксюша смотрела на него, нахмурив бровки. Осторожно к зеркалу подошла. Это ее любимый предмет в доме — зеркало. По часу может вертеться перед ним, потом: «А что? — произнести. — Ничего девочка!»— и отойти, виляя задом.

На голове и вправду сияла корона. Настоящая! Для всех невидимой была она, а для нее видимая. Стоило прикоснуться, и послушные снежинки выполняли любое желание. «Но запомни, — предупреждали они, — корона боится тепла. Пока она на твоей голове, никакая жара не страшна ей. Снимая же, ты должна хранить ее в холоде. Иначе она растает, и тогда сразу наступит весна».

Это означало, что королева перестанет быть королевой. Каждый год избирается новая…

Нюра из папиной сказки прятала корону в холодильник. Положив ее туда в первый раз, никак не могла уснуть и все бегала на кухню проверять, не случилось ли чего. «В чем дело?» — спрашивали удивленные родители, а она отвечала: «Проголодалась», — и жевала, бедная, то бутерброд с сыром, то холодную курицу.

Чудеса начались утром. Они начались с того, что в форточку — едва мама открыла ее — ворвались полчища снежинок. Как сумасшедшие плясали они, а устав, устраивались где попало. Одна, например, уселась на папин нос. «Кш! — гнал он ее. — Кш!» Вот так же реальный папа, который этого сказочного папу выдумал, гонял в доме у гульгановской бабушки… Нет, не снежинок — откуда взяться им в Гульгане, где пальмы растут! — мух.

Мы помогали ему. Вооруженные полотенцами, еще засветло выдворяли их (иначе чуть свет перебудят всех), но, случалось, одной или двум удавалось спрятаться, и тогда, уже перед самым сном, начиналась охота.

Трудней всего было муху выследить. С жужжанием пронесясь из одного конца комнаты в другой, она вдруг исчезала. Затаивалась в укромном местечке, и попробуй отыщи ее!

Папа хлопал в ладоши, Возгласы издавал. Шелестел газетой и двигал шторами. В самые темные углы заглядывал. Все бесполезно. А муха тем временем сидела на потолке, у всех на виду, и тихо себе посмеивалась.

Папа подвигал стул. Но со стула до потолка не достать, поэтому сверху взгромождалась табуретка. С предосторожностями, не дыша, взбирался он на эту пирамиду. И все мы тоже не дышали. Не знаю, как Ксюша, но я — стыдно признаться! — болела за муху. Мне хотелось, чтобы она еще полетала, а папа поохотился бы за ней. Подтягивая синие трусы, скакал он со стола на стул, со стула — на кровать, и все это без единого звука, на длинных своих ногах. Не выдержав, я прыснула. В тот же миг залилась Ксюша. Папа гневно обернулся.

— Тунеядки! — зашипел он (не закричал, зашипел: боялся, что ли, насмерть перепугать муху?). — Вы на пляж пойдете, а мне работать.

Надо было видеть его в эту минуту! Длинный, лысина блестит, в руке — тюлевая накидка. Мы лежим с вытаращенными глазами, изо всех сил сдерживаем смех.

Наконец муха села — как раз над Ксюшиной кроватью, и папа, встав на тумбочку, прихлопывает ее полотенцем. Тотчас принимаемся мы перетряхивать одеяло и простыни. Вот она! Салфеткой берет мама черный трупик и на вытянутой руке торжественно выносит из комнаты.

Мы ложимся. Мне немного жаль, что все кончилось, что вообще кончился день. Папа устраивается в постели читать при настольной лампе, тишина (терпеть не могу тишины), и вдруг — ж-ж-ж. Муха, целая и невредимая, — вот умница! — подлетает к освещенной стене, бьется об нее, ищет что-то и, не найдя, взмывает к потолку. И тут меня осеняет.

— Ты дохлую муху убил, — говорю я, хихикнув. И объясняю, что как раз в том углу живет паук, я сама видела, как он…

Договорить не успеваю. С диким, нечеловеческим воплем срывается Ксюша с постели, вообразив, что не только муху, но и паука сбил папа и теперь он крадется по ноге.

Мы снова перетряхиваем постель, никакого паука, естественно, не находим (у меня от сердца отлегает: пауки ведь умнейшие и благороднейшие существа), потом опять начинается охота. В полночь распахивается дверь, и появляется бабушка. На ней какая-то детская, до колен, пижамка с бантиками, босые ноги расставлены, и торчит живот.

— Что здесь происходит? — возмущается она. Лицо ее чем-то смазано и блестит: питательную маску делает бабушка на ночь.

— Муху ловим, — говорим хором.

— Какую еще муху! Ошалели? Днем надо ловить.

— Вот ты и лови, — грубит папа, измученный безуспешной охотой.

И бабушка ловит. Привлеченная запахом питательной маски, муха проносится под самым ее носом раз, другой, а на третий бабушка — цап ее и, открыв форточку, вышвыривает на волю.

Так закончилось это бурное сражение. Потом папа описал его, заменив муху снежинкой.

Не сразу поняла сказочная Нюра, каким наделена могуществом. Но поняла. Когда они с мамой подошли к детскому саду и мама взялась за веник, чтобы отряхнуть ноги, то снежинки — фьють, фьють! — сами поотлетали от маминых сапог и Нюриных валенок. Так мама решила — что сами, в действительности же им Нюра приказала, незаметно коснувшись под шапкой короны.